В двух шагах от рая
Шрифт:
Тадао и Сита уже выбрались на берег и сейчас стояли, поддерживая друг друга и слушая.
– Улетайте отсюда, как можно быстрее и как можно дальше, оба, и всем наверху и внизу передайте, чтобы улетали. Проклятое место.
31.
СИТА
– Проклятое место.
Кельвин поднимается и вновь идет к воде, на этот раз, волоча за собой мешок.
Тадао, напротив, опускается на землю. Глаза его сияют, он счастлив, а, вместе с ним, и Сита.
– Если мои
Говоря это, Кельвин развязывает мешок. Сите стало любопытно, неужели они с Тадао сейчас увидят, что он там носил все эти дни.
Монах зашел по пояс, серая ткань была отброшена и поплыла по волнам, жилистые руки сжимали предмет… Они ожидала какой-нибудь книги, или шкатулки со святыми реликвиями, так как подсознательно уже сделала выводы и решила для себя. Вместо этого, Сита увидела некий механизм. Ее познаний в технике не хватило, чтобы идентифицировать его.
Блестящий корпус, какой-то винт, похожий на бур, трубки по бокам, сверху большая кнопка. Красная.
– Это… прошептал Тадао.
– Это бомба, - закончил Кельвин. – Планетарная бомба, едва активирую и опущу ее, она сама поплывет, отыщет расщелину и начнет забуриваться, пока не достигнет… как мне говорили, на весь процесс понадобится около месяца. По истечении этого срока, планеты Элизия больше не будет. Она расколется – сама уничтожит себя. Не будет больше этого рассадника разочарований, горя, несбывшихся надежд. Самим своим существованием, она отравляет мир, жизнь…
– Кельвин, ты бредишь…
– Я прилетел сюда за этим. Этой мой долг, мой крест, моя епитимья уничтожить это проклятое место. Хватит! Хватит разочарований и несбывшихся надежд, хватит разрушенных семей и отобранных у родителей детей, всего хватит!
Что он такое говорит. Разве можно…
– Кельвин, уничтожив планету, ты убьешь всех тех, кто живет на ней, - Тадао поднялся и начал приближаться к монаху.
– У них есть время улететь.
– Не у всех. Звездолет не вместит желающих, а даже, если и вместит, как рассказать, заставить поверить, если, будем говорить, что через месяц планеты не станет, над нами посмеются. А как, насчет больных, сумасшедших…
– Значит, это их путь, кто имеет уши – тот услышит, имеющий разум – поверит, остальные… прилетев на проклятую планету, знали на что шли.
– Не на смерть же! – Тадао приблизился еще на шаг.
– Иногда, во исполнения желания, планета дарует смерть.
– Планета, но не ты! Кельвин, поверь, я убивал в своей жизни, это не так легко, как кажется, еще тяжелее с этим жить.
– Я не буду жить. Я останусь, и умру, вместе с планетой.
Тадао медленно двигался вперед, не сводя глаз с монаха.
– Ты только что крестил меня, даровал надежду на прощение, как же все те слова о всеобщей любви, о покаянии, о непротивлении злу – насилием.
– Мне нет прощения, и я знаю об этом. По моей, да по любой религии, я попаду в ад, и пребуду там до скончания времен, но это не важно, а важно
– Папа!
32.
СИТА
– Папа!
Они повернулись, все трое.
Невдалеке от монаха, также по пояс в воде, стоял юноша. Высокий, худой, обнаженный торс, ниже не видно. Темная, мокрая челка прилипла ко лбу. Он дернул головой, чтобы отбросить ее, но волосы не шелохнулись. Зато Кельвин, его словно ударили под дых, монах согнулся пополам, шумно хватая воздух широко открытым ртом.
– Нет! – с трудом ему удалось протиснуть, между вдохами.
– Папа, это я, - юноша, как и Тадао, двинулся к монаху.
– Нет, нет, не подходи! Зачем, за что, кто бы вы ни были, это — жестоко!
Сита уже поняла, кто перед ними.
– О чем ты говоришь? Те же хотел меня видеть.
– Ты умер!
– выкрикнул монах.
– Да, и что?
– Тебя здесь нет и не может быть! Тебя нигде больше нет!
– Ты ошибаешься, папа.
– Не называй меня так!
На берегу показалось еще одно действующее лицо. Одежда, некогда имевшая приличный вид, истрепана, хотя и не до лохмотьев, однако, страшнее всего было то, на что она была одета. Маленькие кривые ножки, словно согнувшиеся под тяжестью грузного тела. Рукава оторваны, являя миру одну мускулистую и одну худую, словно усохшую руку. Лопатки топорщатся горбом. Шеи нет, нарост головы растет сразу из плеч. Нос картошкой, перекошенный рот и два разновеликих, как и руки, глаза - маленький внизу и большой вверху, почти под самой линией рыжих волос клочьями. Довольно жуткая картина.
– Э-э-э, - выло существо.
– Ратислав?
– удивленно произнес монах.
– Ратислав?
– Сита помнила жаждущего мирового признания их попутчика в полете на Элизию. Симпатичного молодого человека. Но он — и это существо. Неужели, одно и то же?
– Э-э-э, - существо затряслось, Сита не сразу сообразила, что оно смеется.
– Я хотел славы и, если вернусь в мир, я получу ее. Таких уродов еще поискать. Интервью, реклама, деньги, съемки в кино! Э-э-э, - существо вновь затряслось в хохоте.
– Я слушал, стоял и слушал вас. Сегодня утром я проснулся таким и понял, что мое желание исполнилось!
– Ратислав зашел в Океан и также двинулся к монаху.
– Не подходи!
– Кельвин сделал шаг назад, рука потянулась к кнопке на устройстве.
– Папа, постой!
– Не называй меня так!
– снова крикнул монах.
– Но ты — мой отец.
– Отец, но не твой! Мой сын умер, и убила его эта проклятая планета!
– Ошибаешься, отец, меня убил мир, мир, который я хотел изменить к лучшему. Но это лучшее можно сделать только чудом. Никакие законы, справедливые суды и правители не могут сделать его таким, каким он должен быть. Чудо, только чудо, но даже сил чудесной планеты оказалось недостаточно. И Элизия исполнила мое желание, как могла.