В двух шагах от рая

Шабельник Руслан

– Убив тебя.

Сита видела, как медленно, по полшага, к монаху приближался Тадао. Ратислав не отставал от него.

– Смерть — не конец, - покачал головой юноша.
– Плод, находясь в утробе матери, не знает иной жизни, да и не подозревает о существовании мира вне матки, хотя кое-какие сигналы долетают до него. Но – здесь ему хорошо, комфортно, есть еда, есть вода, кислород, что еще нужно. Он зреет, достигая определенной стадии и, достигнув ее, уже не может находиться в прежнем месте. Когда приходит время рождаться, он боится, очень боится. Его куда-то тянет, по тоннелю, в конце которого – свет, и как же страшно идти на этот свет, ибо оттуда – еще никто не возвращался. Следующая стадия – земная жизнь. Да, многие жалуются заботы,

проблемы, нереализованные желания, но мы не хотим покидать ее. Свет, тепло, еда, нам здесь хорошо и комфортно, другой жизни, как и другого мира мы не знаем, хотя определенные сигналы долетают до нас. Достигнув зрелости, для этого мира, мы переходим в иной. Наблюдая свет в конце тоннеля и не менее страшась. Смерть – не конец. Смерть – начало и продолжение, и как мы жили и развивались в утробе, будем жить в следующем мире. Страдая от хронических болезней, или наслаждаясь здоровьем. Я не умер, папа, я – живу, просто сейчас, пока недосягаем для вас… с мамой.

– Мы скучаем, - руки, сжимающие бомбу, слегка опустились, из глаз Кельвина лились слезы.

– Вы отпустили меня, давно, когда отправили учиться в колледж, чтобы я жил своей жизнью. Считай, что я живу ей, просто очень далеко.

– Мы увидимся?

– Конечно. Просто ты должен прожить свою жизнь, пройти эту стадию, а, когда придет время, перейти в следующую. И не только ты, все живые существа во вселенной, на этой планете, на других планетах, жизнь здесь – неизменное условие перехода в следующий мир. И от этой жизни зависит существование, после нее. Отец, я люблю тебя, я хочу тебе добра, поэтому, не делай того, что задумал в этой жизни, не омрачай следующую. Убив себя, убив тысячи людей, ты добьешься лишь скорейшего их перехода, однако, многие еще не готовы, как пока не готов и ты. Убийство и самоубийство – самые страшные грехи, не потому что так написано в какой-то книге, а вот по этому, потому, что так есть.

– Я… я не знаю…

Тадао приблизился почти вплотную, не решаясь сделать последний рывок, он протянул руку к монаху.

– Кельвин, отдай бомбу.

– Отдай ему ее, - кивнул сын, - это – правильный поступок.

– Я… я… - Кельвин начал наклоняться к военному.

Ратислав, про которого все забыли, кинулся к монаху. Разновеликие руки выхватили устройство, он поднял его над головой.

– Пусть сдохнут все! Взорвем этот кусок грязи! – рука, та, что мощнее, потянулась к кнопке.

– Нет!
– одновременно выкрикнули трое мужчин, и Кельвин, как наиболее близко стоящий, кинулся к нему. Завязалась борьба, Ратислав пытался нажать на кнопку, а монах не дать ему это сделать. И было странно, ведь пол минуты назад второй хотел того же. Наконец, на выручку к монаху подоспел Тадао, вместе они одолели неудавшегося актера, отобрав у него устройство.

Прижав его к груди, Тадао зашагал к берегу.

Позади бесновался Ратислав.

– Нет! Нет! Все должны сдохнуть, все!

Монах же подошел к сыну.

– Не уходи…

Юноша покачал головой. Темные волосы высохли и начали завиваться.

– Не могу. Как и говорил, я не принадлежу этому миру, но ты совершил правильный поступок, и мы увидимся.

– Когда?

– Не скоро, или скоро — время относительно. Живи, ты должен жить, твори добро, отыщи маму, расскажи ей про меня, в конце концов, вы — относительно молоды, у вас еще могут быть дети.

Кельвин грустно покачал головой.

– Я — монах.

– И что? Праведность, если дело в этом, не за стенами монастыря, праведность — в душе, в мыслях, поступках.

– Все не так просто.

– Никто не обещал, что будет легко, - юноша дотронулся до руки отца.
– Мне пора, действительно пора. Тот мир и этот пока не должны пересекаться.

– Ты приходил только за этим, спасти Элизию — планету желаний.

– Я приходил спасти тебя — своего отца. И спас.

33.

СИТА

Ветер.

Теплый ветер, непрерывно дующий из Океана. Или тепло шло не от ветра, а от мужчины, что стоял рядом с ней. Сита посмотрела на Тадао. Он изменился, очень изменился, расслабился, чаще улыбается и взгляд колючих глаз теплеет, особенно, когда смотрит на нее — на Ситу. Вот так, стоило ей едва не потерять этого человека, чтобы понять, что он ей нужен. Единственное, что омрачало, испытывает ли те же чувства Тадао? Нет, он говорил ей о своей любви, и лучшее тому доказательство, что мужчина заменил Ситу на жатвенном камне, собой, без надежды на спасение, думая, что отдает жизнь. Однако… майор прилетел сюда, на Элизию за этим — самопожертвованием — и получил желаемое, и еще за прощением, самопрощением — и спас целую планету. Как бы то ни было — планета, Боги исполнили желания — дали им то, зачем прилетели. Сита хотела счастья, рядом с любимым мужчиной — и она его получила.

Вместе с ними, на островке дожидались прилета посадочного челнока с десяток отъезжающих. Среди них парочка оборванцев с потухшими глазами, две девушки, смеющиеся и абсолютно счастливые, по остальным — непонятно, исполнилось их желание, или нет. Если и исполнилось — не принесло ожидаемого удовлетворения. Ратислава — того, кто едва не уничтожил планету — не видно.

Невдалеке от них с Тадао, стоял и смотрел на Океан — Кельвин. Перед отправлением, монах побрился, и Сита была поражена произошедшей переменой. Она считала его почти стариком, а под рыжими с проседью волосами, как оказалось, пряталось лицо мужчины средних лет. Теперь бы Сита дала ему от сорока до пятидесяти, причем где-то посередине.

А чего желал Кельвин? Встречи с сыном? Узнать, что у него все хорошо? Спасти планету, чтобы понять, что не хочет ее уничтожать?

– Сегодня он спокоен.

Поначалу Сита не поняла, кто говорит. На камнях у берега только сумасшедший старик — единственный обитатель острова. Они с Тадао даже опасались останавливаться рядом, думая, что тот станет клянчить милостыню, но нищий просто сидел, глядя в Океан, и они забыли о нем. Пока он не заговорил.

– А бывает, бушует, волнуется, как ребенок, которому не купили очередную игрушку.

– Простите… - Тадао, как и Сита был удивлен внятной речи сумасшедшего.
– Вы о ком?

– О нем, - старик дернул подбородком, - когда-то я был ученым, с именем. Мечтал разгадать все тайны планеты. Подобно многим, кто пришел за желаниями, я желал знаний. И он дал мне их. Много знаний, так много, что человеческий мозг не смог вместить. Сейчас, в редкие минуты просветления, я хочу, чтобы эти знания были забраны, но он не слышит меня, или не понимает.

– Да кто это он?

– Океан, который и есть эта планета. Иногда я думаю, есть ли у него разум, или он исполняет все то, что мы хотим, на инстинктах, подсознании. Склоняюсь к мысли, что есть, но это — разум ребенка. И, как бесхитростный ребенок, он старается угодить нам, дать, что хотим, не осознавая, что истинные, подсознательные желания не всегда стоит исполнять. Порою, мы сами не знаем, не понимаем, чего хотим, куда уж понять другому… или боимся своих желаний. К тому же, желание может меняться, а он не понимает нашей изменчивости, исполняя сокровенное. И появляются все эти окаменевшие, возжелавшие вечной жизни, или уроды, которые хотели мировой славы.

Тадао повернулся к сумасшедшему. Остальные отъезжающие стояли поодаль и не слышали их.

– То есть, вы считаете, все эти желания на планете исполняет Океан?

– Не считаю — знаю, он сам вложил в меня это знание.

– Даже если так, зачем это ему?
– тихо спросила Сита.

– Говорю же — ребенок. Ребенок, не осознающий своего могущества. Он питается этим — нашими чувствами, желаниями, переживаниями. Сейчас, когда поток паломников оскудел, приходится выдергивать желающих с других мест, планет, куда дотянется, выпивая их досуха.