В джунглях Юга
Шрифт:
— До самой последней точки на нашей земле, значит, дошли. Теперь всюду враг. Даже в море, на Бататовом острове, и то пост построили! Ну так ведь нам-то тоже надо что-то делать, Тян?
Отец только молча кивал и слушал. Углежог потянулся за табаком — набить трубку. Отец подлил ему вина:
— Пей, друг!
— Да ты, никак, хочешь, чтобы я бутылью вина разрушил стену грусти? — показал углежог в улыбке беззубый рот.
— Дурная привычка, от нее трудно избавиться. Разрушать нашу грусть самим надо, а от этих бутылок только вред один! Опьянеешь, тогда уж жди, что враги тебя сами свяжут.
Они сидели, скрестив ноги, на циновке посреди хижины. От невеселых шуток старого углежога
Не проходило и двух дней, чтобы к нам не заглянул кто-нибудь поговорить с отцом. Одних я знал хорошо, других только в лицо, а некоторых и вообще видел впервые, но догадывался, что это те, кто, бежав от врага, ищет в здешних местах приюта. Поначалу я вертелся рядом, прислушиваясь к разговорам, а потом перестал, потому что говорили все об одном и том же: террор, аресты, карательные операции. Они много говорили о своей ненависти к врагу, но мне их слова казались почему-то скорее похожими на жалобы, чем на решимость бороться. Даже какой-то еще совсем молодой парень, который, обращаясь к моему отцу, называл его дядюшкой, совсем как старики, суеверно сетовал на «предзнаменование несчастья» — появление гигантского варана.
Проводив таких гостей, мой отец обычно подолгу стоял перед домом, то ли прислушиваясь к шуму вражеских катеров, шныряющих по реке Большие Ворота, то ли размышляя над тем, что ему рассказали, и только потом, тяжело вздохнув и махнув в сердцах рукой, возвращался. С каждым днем он становился все задумчивее и молчаливее. Иногда он часами просиживал на одном месте, и мы с Ко даже шевельнуться или слово сказать и то боялись. Вскоре он стал уходить из дому и подолгу где-то пропадать, иногда возвращаясь только на третий-четвертый день. Мама была очень встревожена. Однако всякий раз, возвращаясь домой, отец казался гораздо более оживленным, чем раньше. Потом он стал приносить нам с Ко какие-то красивые диковинные плоды — красные и блестящие, в мелких сероватых крапинках. Их нельзя было есть, их хранили просто для красоты или для забавы. Я знал наверняка, что у реки и во всех окрестных лесах таких плодов не было: ведь мы с Ко здесь облазили все и от наших глаз ничто бы не укрылось.
— Отец, где ты их взял? — спросил я как-то раз.
— Да там, в соседнем селе…
— В каком селе?
— Говорю, в соседнем, в каком еще! Да что ты меня все допрашиваешь!
Ко дернул меня за рукав, призывая молчать: он боялся, что отец устал, а я донимаю его расспросами, и увел меня искать приманку для рыб.
Прошло два дня, и отец снова стал собираться в дорогу. На этот раз он готовился очень основательно: приготовил несколько коробков спичек, алюминиевый котелок и килограммов десять, а то и больше риса. Я твердо решил проследить, куда он пойдет. Наверно, как всегда перед уходом, он посадит Луока на цепь, а нас с Ко под каким-нибудь предлогом отошлет подальше.
И вот наконец у отца все было готово. Ко сморил послеобеденный сон, и он посапывал на кровати. Я, не дожидаясь, пока отец меня куда-нибудь пошлет, поспешил уйти сам, взял нож и, выйдя во двор, крикнул маме:
— Я на речку, за лыком!
Отец кивнул мне и улыбнулся. Я пошел вдоль протоки и, дойдя до поворота, спрятался в густом тростнике. Из моего убежища мне было хорошо видно все, что делается вокруг. Из хижины с мешком риса на плечах вышел отец. Он постоял немного, обмотал голову клетчатым шарфом,
— Мама, где отец? Ушел уже?
— Ушел, — ответила мама. — Зачем он тебе? Только что он был дома, надо было вовремя спрашивать, а не лететь сломя голову.
— Он не сказал, куда пошел?
— Как будто ты его не знаешь! Конечно, нет, — невесело сказала мама.
Я отвязал Луока.
— Мама, — подошел я к ней, — я пойду за ним, посмотрю, куда он ходит.
— Ты что?! — испугалась она. — Да ведь тебе попадет, если он увидит! Пусть ходит куда хочет, чего за ним идти? Он даже мне ничего не говорит…
— А я знаю, куда он пошел…
— Куда же?
— В лес, к партизанам! — Я наклонился к ней поближе и шепотом сказал: — Разве ты не видела, сколько он взял с собой риса?
Она отшатнулась, испуганно глядя на меня:
— Кто тебе сказал?
— Никто не говорил, я сам догадался!
— Так оно и есть. Я тоже это подозревала, с тех самых пор как он принес вам этот красный плод. Мне в деревне говорили, что в наших лесах есть партизаны. Говорят, они такие оборванные… Смотри только не рассказывай никому.
— Конечно! Ладно, пойду разбужу Ко, пойдем вместе.
— Не надо! — удержала она меня за руку. — Не надо. Лучше иди один. Луок будет с тобой, этого достаточно. Ты ведь знаешь Ко, он такой болтливый!
Она быстро прошла в дом, нашла в рабочей корзинке иглу и несколько мотков ниток, завернула все в клочок газетной бумаги и сунула мне в карман.
— Дом у нас бедный, ничего нет… Встретишь их, скажи, что это им от меня подарок… Будь осторожен, сынок.
Я кивнул, позвал Луока и отправился в лес. Мы шли по следам отца, которые еще отчетливо были видны в болотистой грязи.
Километра через два следы пропали на берегу одной из проток. Кругом было много других следов, которые оставляли здесь ловцы креветок и крабов, но все они за время отлива покрылись тонким слоем ила, и их легко можно было отличить от свежих следов моего отца. Я спустился прямо в несущую ил воду и пошел навстречу мутному, грязному потоку. Луок заскулил сначала, как будто хотел позвать меня назад, но потом тоже прыгнул в воду и пошел со мной рядом. Чем глубже в лес, тем уже становилась протока. Иногда сверху все было закрыто густым слоем листвы, таким плотным, что он не давал просочиться даже тоненькому лучику света и вода казалась совсем черной. Я не обращал ни на что внимания и упорно шел вперед.
Примерно через полчаса ходьбы протока обмелела, но никаких следов недавно прошедшего здесь человека нигде не было видно. С берега над протокой нависали воздушные корни мангровых деревьев, и я подумал, что отец мог выбраться на берег по ним. Луок очень некстати замахал хвостом и обрызгал мне все лицо грязью. Он тут же забрался на один из корней и оттуда оглядывался на меня. Я уцепился за этот корень и забрался на дерево. Внизу под ногами уходили в жидкую, илистую грязь изогнутые темные корни мангров. Луок был уже под деревом на твердой земле и, кажется, готовился залаять. Я тихо позвал его, и он успокоился. Внизу не было видно никаких следов. Но ведь отец не птица, чтобы вспорхнуть и улететь! Оставалось предположить одно — он шел по торчащим высоко над землей, переплетающимся друг с другом корням мангровых деревьев. Я сразу же принялся тщательно осматривать один за другим корни вокруг и уже через минуту нашел на одном из них свежесодранные царапины. Значит, я наконец напал на ту дорогу, по которой недавно прошел отец.