В джунглях Юга
Шрифт:
— А мясо его есть можно, учитель? — высунул кто-то голову.
— Можно, как и обычного варана, — кивнул учитель, приподнимая очки. — Да, только второй раз такого вижу. Значит, очень редки они. Наверно, в других краях живут. Вот этот, может, большим ураганом унесен, зацепился на бревне и переплыл море… [55]
Все зашумели.
— Тише, дайте послушать, что учитель говорит! — прикрикнул кто-то.
— Продолжайте, учитель!
— В предыстории человечества, — подождав пока все затихли, начал учитель, — были огромные чудовища, и среди них такие, чей вес достигал пятидесяти тонн, но сейчас они все вымерли. Они могут жить только в определенных благоприятных условиях. Изменение климата, постепенное остывание земной коры привели к тому, что навсегда исчезло много
55
На островах Малайского архипелага часто встречаются подобные пресмыкающиеся. Их называют варанами, по-местному — ки-да. Есть такие, длина которых достигает 4 м; они могут проглотить большую косулю и напасть на человека. Они огромны по размерам, но яйца несут маленькие, величиной с гусиное. Через два месяца после того, как вараненок вылупится из яйца, он уже может сам добывать себе пищу, а в 4–5 лет одним ударом хвоста убивает кабана или крупную косулю. (Прим. автора.)
Поднялся шепот. Эти слова — земная кора, окаменелость и другие — были новыми и непривычными. Но люди так уважали учителя, что многие даже старались вставить пару словечек, показать, что им все понятно.
Учитель снял очки, лицо его было сосредоточенным и серьезным.
— Откуда бы они ни появились, — сказал он стоявшим вокруг людям, — какими бы ужасными ни были, если мы станем держаться друг друга, они нам не страшны.
Я понял, что учитель говорит о наших врагах. Он как будто хотел еще что-то добавить, но обернулся на внезапно раздавшиеся на берегу крики.
«У кого это голос визгливый, как у Толстухи?» — подумал я и посмотрел туда. Это и в самом деле была Толстуха.
— Даю сто пиастров за желчный пузырь варана! Даже двести!
Все такая же толстая, она тянула вверх пухлую руку с зажатой в ней кредиткой с красным слоном [56] , на ходу вытащила из расстегнутого кармана еще одну кредитку и размахивала уже двумя.
— Тетушка! — бросился я к ней.
Толстуха, ойкнув, радостно заулыбалась, пухлой рукой с кредиткой хлопнула меня с размаху по плечу так, что я чуть не упал, и, кивнув мне с таким видом, словно говоря: «Подожди минутку», стала протискиваться в середину.
56
Бумажные деньги, выпущенные дополнительно Индокитайским банком во время японской оккупации. Во время войны Сопротивления мы временно использовали эти деньги, снабженные нашей печатью, тогда как в оккупированных зонах ходили зеленые кредитки. (Прим. автора.)
Ко потянул меня за руку:
— Это твоя тетя?
— Да нет, она мне на самом деле не тетя. Это хозяйка харчевни у Трех Каналов, я был у нее подавальщиком.
— Домой пора, — насупился вдруг Ко. — Пошли, вон торговая лодка уже пришла. Мама небось все глаза уже проглядела!
— Ты не хочешь посмотреть, как будут варана разделывать?
— А чего смотреть! Пошли домой, поедим и в лес еще сегодня успеем.
Толстуха, с удрученным видом оглядываясь, искала меня.
— Ан, ты никого здесь не знаешь? Попроси, чтоб купили для меня желчный пузырь. А то мне они не продают!
— Значит, они вообще не будут его продавать!
Она тяжело вздохнула и с сожалением причмокнула губами. Я вспомнил Ба Нгу.
«У твоей хозяйки, — говорил он, — слабая печень [57] . Старуха больше всего боится самолетов. Всегда ищет, где бы раздобыть желчный пузырь!»
Я спросил хозяйку о ее житье-бытье, но она, вконец расстроенная, отвечала сбивчиво и невпопад.
— Ну, а ты-то теперь где? Что делаешь? Хорошо ли тебе? — спохватившись, затараторила она, и на смешном толстом лице снова заиграла добрая улыбка. — Поехали со мной, Ан! Лучше, чем у меня, тебе нигде не будет.
57
Плохая, слабая печень — во Вьетнаме символ робости, трусости;
— У меня здесь мама и отец! — засмеялся я.
— Ну?! Значит, своих встретил?
— Ага, встретил!
Ко так заулыбался, что я сразу понял, почему только что он упорно тянул меня домой.
Толстуха начала жаловаться на трудную жизнь, на то, что теперь нельзя устроиться спокойно на одном месте и открыть торговлю. Она поохала еще немного и, окончательно убедившись, что купить ничего не удастся, села в лодку и уехала. Несмотря ни на что, я относился к Толстухе очень сочувственно и очень часто с благодарностью вспоминал ее заботы обо мне в первые дни моих скитаний.
Мы с Ко купили керосин и, закатав брюки повыше, пошли домой кратчайшей дорогой — прямо по застойной, коричнево-зеленой воде через мангровый лес. По дороге мы говорили о гигантском варане.
— Эх, не взяли с собой Луока! — пожалел Ко. — Как ты считаешь, один на один он бы с вараном справился?
— Не знаю…
— Как это не знаешь? Ведь он даже тигра не боится! Ан, как ты думаешь, — вдруг снова спросил он, — этот варан, он в одиночку сюда приплыл, больше такого здесь нет, правда?
— Все по паре живут. Кто знает, вдруг вот тут нас еще один поджидает…
— Не говори так! — испуганно оборвал меня Ко и, поспешно прошлепав по грязи вперед, пошел один, с независимым видом помахивая бутылью с керосином.
Мангровый лес был густой и огромный, деревья его стояли как гигантские свечи на высоких, в три-четыре метра, ходульных корнях. Эти корни, словно руки, выброшенные из стволов, вцепились в ежедневно заливаемую водами морского прилива землю. Под ними не было ни единой травинки и лишь кое-где виднелись опавшие листья, еще не унесенные приливом. Солнечные лучи, проникавшие через густой, толстый слой плотных ярко-зеленых листьев, золотистыми зайчиками падали на илистую землю, испещренную следами кишащих тут мелких крабов и креветок. В прилив вода доходила до колен, и мы тогда ватагами, человек по шесть-семь, ловили здесь крабов и креветок, а потом, дурачась, гонялись друг за другом, проскальзывая под «руками мангров», бросались комьями грязи, брызгались и поднимали шум на весь лес. Тогда мне казалось, что мангровый лес оживает и поднимается, словно вырастает из моря. Но когда я проходил здесь один, и вокруг было пустынно и тихо, я глядел на мутные илистые волны у шероховатых корней мангров, и мне казалось, что лес медленно погружается в хлябь, на дно морское. Тогда становилось так страшно, что я, громко крикнув, чтобы подбодриться, во весь дух мчался к какому-нибудь жилью поблизости.
Ко все так же независимо и сосредоточенно шлепал по грязи впереди меня. В тишине каждый шаг, каждое движение были отчетливо слышны. Я непроизвольно оглянулся и, прибавив шагу, догнал Ко, подумав, что опасность в лесу всегда подстерегает тех, кто робко плетется сзади.
Глава XIX
ПАРТИЗАНЫ В ЛЕСУ
На реке Намкан, где еще два месяца тому назад было шумно от снующих взад и вперед лодок, стало совсем пустынно и тихо. Лодки теперь кружили по каналам и протокам в глубоком лесу. Хижины тоже отодвинулись до тех мест, где начинались большие лианы «зон» [58] . Печи углежогов стояли заброшенными, их густо оплели лианы, а лисы и камышовые коты устраивали свои гнезда в грудах хвороста, в зараставших сорной травой карьерах за печами.
58
Большие лианы «зон» хорошо сохраняют в земле влагу и насыщают землю во время дождя пресной водой. В лесном крае, залитом соленой морской водой, лианы «зон» растут только в самой глубине леса. (Прим. автора.)
— Да, прошло немногим больше двух месяцев, как враги пришли, а сколько уже жизней загублено! Недавно опять двоих партизан расстреляли. Люди хотели забрать и похоронить, так их схватили и избили до полусмерти.
Старик углежог, сказав это, замолчал и стал ворошить сухую траву, тлеющую в черепке и отгонявшую комаров и москитов. Густой белый дым, разъедающий глаза, постепенно заполнил всю хижину, и ее сырой воздух показался таким тяжелым, что стало трудно дышать. Углежог, бросив исподлобья взгляд на отца, продолжал: