В этом мире еще можно удивляться
Шрифт:
– Ну… Хоть куда-нибудь, - теряюсь я. Разговор не клеится. Во время признания он выглядел гораздо живее. Терри молчит и следует на улицу, скрещивая руки на груди. Не надо быть психологом, чтобы понять, что его что-то гложет. Единственное… Мне кажется, это ну никак не из-за неосуществившегося траха.
Мы молчим и выходим в сад. До сих пор не знаю, как обозвать то скопище леса и деревьев, которое некогда воздвиг Саладин. Оно, радует, конечно, отдохнуть в тени после тренировки, но в какое время я не приходил бы и под какое дерево не садился, везде натыкался на краснеющие лица и влюбленные глаза. И ведь неудобно вроде, что нарушил интимный момент, но самый
Небо приобретает оранжево-красный цвет, облака становятся более вытянутыми и лиловыми, а солнце неуклонно ползет вниз. Скоро закат. Мне на это насрать, а вот Терри, раскрыв рот, так и уставляется на открывающийся вид. Столько счастья написано на этом лице, что начинаю чувствовать себя лишним. Заметив мою скуку, парень косится на меня и спрашивает:
– Тебе нравится?
Отвечаю честно:
– Мне насрать.
– В тебе нет ни капли романтики, - смеется Терри уголками губ, а я пожимаю плечами. Какой есть.
– А мне… Мне думается лучше в это время. И он не так часто вспоминается… - закусив губу, чувак не знает, говорить ли дальше, видимо, понимает, что сболтнул лишнего. Или специально сделал, чтобы привлечь меня к разговору. Не. Не ведусь. Давай, пытайся меня разговорить.
– Он даже умер нелепо. Утонул. А я ничем не мог помочь. Лучший друг, называется, - Терри в сердцах пинает камень.
– Пошли на озеро, я не умел плавать. А он заплыл на глубину и… Там вроде как образовался водоворот. Он звал на помощь, кричал, а я бегал у кромки воды и боялся войти в нее, потому боялся. У меня ведь аквафобия. После того, как он утонул, а тела не нашли, я проклинал себя и пытался научиться плавать. Но не мог. И до сих пор не умею. Страх воды оказался сильнее страха потерять друга. И я до сих пор корю себя за это.
Я смотрю на него. А чувак, оказывается, пережил трагедию. Тоже потерял лучшего друга. Вот только включился синдром вины.
– А сколько было другу-то?
– Тринадцать. Как и мне, - Терри улыбается невесело, даже дико.
– А это имеет какое-то значение?
– Никакого, кроме того, что ты зациклился на своей вине. Ее нет.
– Ага, как же! Я мог спасти его, если бы…
– Если бы что? Поборол свою фобию и сиганул в воду? И что дальше? Думаешь, научился бы плавать? А что там за водоворот?
– спрашиваю я. Мне становится интересно, ибо озера, походу, существа странные. Одно Тихое чего стоит.
– Ну… На том озере иногда возникал водоворот. В разных местах, но иногда только. Внезапно. Люди не часто там тонули, всего раза два. Правда, тела так и не находили, - признается Терри.
– То есть твой друг полез туда, зная о том, что может сдохнуть?
– киваю я.
– Чувак, ты не виноват в том, что у одного придурка отказали мозги. Я понимаю, что он твой лучший друг и все такое, но не все сумасбродные идеи надо поддерживать. Особенно, если он понимал, на что шел, и знал, что ты не сможешь помочь. У меня фобий не наблюдалось, но я догадываюсь, что за хрень ты испытываешь.
– Может, ты и прав, но я обязан был помочь.
– Обязан, но не смог. Чувак, полез бы ты в воду, и что дальше? Так же бы сдох. Когда друг оказался в том водовороте, ты вряд ли бы уже успел ему помочь. Серьезно. Не кори себя. Это глупо. Надо жить дальше. У меня тоже лучший друг сдох, тяжело, да, но все же я как-то живу.
– Ты так говоришь, будто тебе все равно. По-моему, ты вообще не достоин был друга при таких словах. Если бы я такое услышал с неба о себе, то… Задумался бы, а
– Думай, как хочешь, - пожимаю плечами.
– Мне срать.
– Неужели тебе совсем все равно?
– он боится. Я чувствую, что он боится образа, который уже снова успел составить в своей голове. Да, определенно. Он набросал там у себя каких-то качеств, подставив мою рожу, и влюбился в продукт собственного производства.
– Нет, просто если смеешься, воспринимать легче.
– Не понимаю… - Терри хмурится. Он теребит свои лохмы все сильнее и прячет свои глаза. Да подними уже взгляд, чувак.
– А тут нечего понимать. Когда стебешь, смотришь на вещи адекватнее и реалистичнее. Кажется, что это не с тобой случилось, а с кем-то другим. Помогает. Отвечаю.
– Т-т-то есть… То есть ты прячешь боль за таким цинизмом? Но зачем?
– ахает он, пораженный до глубины всей своей недалекой души.
– Люди тебя слушают и думают, то ты эгоист, тебе не бывает больно и все равно абсолютно на все вещи. Так нельзя… Ты… Это же не так. Зачем ты закрываешься от всех панцирем? Это отталкивает людей, - замечает Терри. Он говорит языком всех и те фразы, которые я слышал по миллиону раз. Люди, кричащие о своей индивидуальности, так похожи друг на друга в такие моменты.
– Их проблемы.
Когда понадобится, я смогу и поддержать, и выслушать. Я умею. Но не всех. А кому действительно нужна помощь. Дальше мы с Терри говорим на отвлеченные темы, а небо потихоньку краснеет.
***
Я просыпаюсь в три часа ночи от резкого звонка. Потирая сонные веки, раздраженно ищу свободной рукой телефон. Смотрю на имя входящего. Муза. Так, надо ответить. Поднимаю трубку и сразу слышу не то рыдания, не то всхлипы.
– Ты не занят?
– похоже, у Музы там хорошая такая истерика. Хмурюсь. Что за нахрен творится?
– Что случилось? Почему плачешь?
– Это… Это бред, но…
– Сможешь переместиться ко мне?
– знаю, девушки сейчас наверняка закричат о том, что это я должен бросить посреди ночи к Музе. Но одно дело, что я припилю через полчаса, а то я смогу оказать реальную помощь уже через секунду. Ну не виноват я, что не имею пару блестящих за спиной.
– Да…
– Тогда дуй ко мне! Живо.
– Х-х-хорошо.
Она отключается. Разминаю пальцы, врубаю настольную лампу, и тут же закрываю глаза от яркого света. Никогда не привыкну к этим внезапным телепортациям. Адски режут по глазам. Муза в костюме Блумикса замирает передо мной. Уложенные волосы, целомудренный костюм и заплаканные глаза. Она трясется, словно от страха. Крылья тут же исчезают, и она предстает в реальном виде: растрепанные волосы, короткая пижама и еще сильнее трясущееся тело.
– Я просто больше так не могу, - говорит она.
Без слов тянусь и обнимаю ее, а она рыдает мне в плечо. Похоже, такое творится не в первый раз, что там за хрень творится? Так и ставлю вопрос, но в ответ получаю женское типичное:
– Это бред, и ты не поверишь.
– Давай ты сначала расскажешь, а потом я уже решу, бред это или не бред, окей?
– С чего бы тебе мне верить?
– усмехается она сквозь слезы.
– Действительно, с чего бы!
– мой голос в этот момент полон такого сарказма, что она не удерживается и испускает легкий смешок. А затем даже будто успокаивается. Но тело ее все равно трясет.