В этом нет сомнения
Шрифт:
Миссис Харриет достигла подножия лестницы.
– Очень сожалею, мадам, что вынужден задавать вам вопросы в такое время, – сказал один из детективов.
– Конечно, конечно…
Миссис Харриет приложила к глазам носовой платок, у нее это получилось неплохо.
– Вам следует знать, что мой сын в крайнем отчаянии. Его нельзя беспокоить. У него настоящий шок, что может вам подтвердить доктор Вейсман.
– Все о'кей, мадам, – заявил детектив и двинулся к дверям большой гостиной, за ним вошли миссис Харриет
Вошли двое санитаров в белых халатах. Они моментально положили тело Лоретты на носилки, покрыли его сверху простыней и вынесли из холла.
Второй детектив негромко разговаривал с Маззо, который то и дело пожимал своими обезьяньими плечами.
Я вернулся в гостиную и сел, обхватив голову руками. Мне было настолько тошно, что я даже не мог думать.
Внизу захлопали дверцы машин, заревели моторы, и я невольно выпрямился и вышел на балкон посмотреть, как уезжали полицейские машины в сопровождении санитарной.
Все так просто и легко! Власть денег!
Я успел возвратиться в гостиную, и сразу же отворилась дверь, и вошла миссис Харриет. Закрыв за собой дверь, она внимательно посмотрела на меня.
– Дорогой Джерри, все устроено. Вы не понадобились. – Торжествующая улыбка тронула ее губы. – Ложитесь спать. Примите снотворное. И помните, что для бедняжки Этты это был лучший исход…
Подойдя к дверям, она добавила:
– Вам не надо присутствовать на дознании, Джерри. Доктор Вейсман все организует. Такой полезный человек! Но вы, разумеется, должны будете присутствовать на кремации. Однако вас никто не побеспокоит… Спокойной ночи!
Она помахала мне пальцами и исчезла.
Следующие шесть дней тянулись для меня как шесть лет…
Маззо приносил мне еду. Он ничего не говорил, да и мне нечего было ему сказать. Я часами торчал на балконе, читая книжонки в бумажных переплетах. По вечерам я смотрел телевизор. Спал я только с помощью снотворного. Я пытался успокоить себя рассуждениями о том, что работаю на Фергюсона за сотню тысяч в год.
Но сколько раз на дню я вспоминал дикий вопль Лоретты и звук удара ее тела о пол холла! Передо мной возникали переполненные отчаянием глаза, я слышал, как она говорит: «Ради Бога, Джерри, не верь тому, что тебе говорит эта старая сука, не верь Дюранту. Верь только мне!»
Кроме того, я думал о человеке, расхаживающем взад и вперед по комнате с окнами, забранными решетками…
На шестой день Маззо, подавая мне завтрак, сказал:
– Все в порядке. Дознание прошло как сон. Наденьте маску. Ее сожгут сегодня утром в одиннадцать.
Мне хотелось съездить кулаком по его обезьяньей роже. Хотелось крикнуть ему: «Это ты убил ее!»
Я поднялся и молча прошел в ванную.
– Что-то вас беспокоит? – спросил Маззо, идя следом за мной.
– Мне ничего не надо. Выйди отсюда!
– Успокойтесь! Говорю вам: никаких
Миссис Харриет, ее пудель и я были единственными участниками этой траурной церемонии. Мы поехали в крематорий в «роллсе». Перед нами ехала одна машина, позади нас – другая.
Новость, видимо, все же просочилась. Ворота крематория осаждали газетчики и репортеры с телевидения. Охрана высыпала из сопровождавших нас машин, устроила свободный проезд для «роллса» и оттеснила всех зевак.
Церемонией руководил пожилой священник. Его морщинистое лицо привычно приняло скорбное выражение. Казалось, он трепещет перед миссис Харриет и благоговейно произносит слова утешения. Возможно, именно из уважения и почтения к большим деньгам заупокойная служба тянулась бесконечно долго.
Когда гроб поехал в печь, я опустился на колени. Я не произносил молитв с детского возраста, но за Лоретту я молился искренне.
Проклятый пудель начал тявкать.
Подыскивая проникновенные слова для молитвы о Лоретте, я услышал, как миссис Харриет сказала собачке:
– Тише, дорогой! Надо уважать мертвых…
Прошло еще два дня…
Я ел, сидел на балконе, читал и ждал.
На третий день, когда я сидел на балконе после завтрака, я заметил, как подкатил «роллс». Появился Джонас с чемоданом, который он сунул в багажник. Потом на крыльцо вышла миссис Харриет с пуделем на руках. Она задержалась, чтобы сказать что-то Джонасу, тот поклонился. Она села в машину, и ее увезли.
Как же я обрадовался!
В комнату неслышно вошел Маззо.
– Вы сегодня поедете в офис, – сказал он. – Наденьте маску.
Он сам подвез меня на «ягуаре» к парадному входу в офис, где охрана провела меня через толпу ожидающих репортеров. Как всегда, раздавались просительные голоса и щелкали киноаппараты.
Мы поднялись на лифте, и Маззо провел меня до офиса Фергюсона, где я увидел за письменным столом Джо Дюранта.
– Входите, Стивенс, – сказал он, кривовато улыбаясь мне. – Садитесь.
Он указал мне на стул.
Я уселся.
– Я должен поблагодарить вас за ваше превосходное представление на похоронах, – сказал Дюрант. – Я понимал, каким это было для вас мучением…
Я посчитал, что мне нечего на это ответить, и промолчал.
– Мистер Фергюсон вернулся, – продолжал Дюрант. – Вы свободны и как минимум две недели можете заниматься чем угодно. Вы показали себя весьма ценным сотрудником, мы вами весьма довольны.
– Благодарю вас, сэр, – сказал я.
Дюрант наклонился вперед и расстегнул портфель, из которого достал чек.
– Вот ваше жалованье за первый месяц, Стивенс, плюс небольшие премиальные.
Я поднялся и взял чек. Он был выписан на десять тысяч долларов.