В этот раз я родился… или Путешествие Души. Часть первая
Шрифт:
Я Бога ради умоляю его рассказать о дитятке моём, жив, здоров ли?
Алексей знает и рассказывает участливо, но скупо. Говорит, что сейчас князь Пётр, сын мой, семи уж лет, живёт в Преображенском селе. При нём для воспитания, велением великого царя и великого князя Петра Алексеевича, поставлен гувернёр по-нынешнему и учителей множество, уж не мамки с кормилицами. Учат его языкам: английскому, немецкому и французскому, математике, как, может, по учёной дороге пойдёт, а также верховой езде и фехтованию – коли по военной. Приписан он был к драгунскому полку нижним чином с рождения, а не вступило полгода, как получил первый офицерский чин. И вообще – мальчик живой и смышлёный.
За те несколько
Я обнимаю его на прощание и, чуть замешкавшись для осмысления, решительно передаю все бумаги с жизнеописанием своим. Рассудив при сём, что, может, Петенька мой прочтёт по совершеннолетию, а мне уж они и в тягость, пожалуй. Точка поставлена!
А ещё я прошу государя моего Алексея Петровича передать письмецо, третьего дня написанное для сестры нашей Натальи, и очень прошу его на словах передать и делами посодействовать в приезде по мою немощь дохтура, срочно.
Свернув всё, вкладывает государь моё письмо и другие бумаги в дорожную сумку и, коротко обняв, без слов выбегает прочь…
Ещё ровно до вечерней молитвы мне хватило без боли, а потом, снова смирившись, я приготавливаюсь к бессонной ночи.
За сим, не вступило года от приезда племянника моего, и я принимаю решение всё же уйти из этого мира. Сие происходит на четвёртый год по учреждению моим царственным братом Петром Алексеевичем своей новой столицы, Санкт-Питербурха.
К сожалению, уйти приходится, ничего не поделаешь! Тож по причине тяжёлых родов, мучительной болезни да и усталости сильной.
По прошествии месяца с лишком по моей кончине объявлено в государстве всенародно о казни последнего из стрелецких вождей, Артемия Маслова. Кроме казнённых и сосланных, семьи стрелецкие по решению суда высланы из Москвы, стрельцы из провинциальных полков разжалованы в простые солдаты, а их семьи записаны в посадские. Сим завершается государево разбирательство событий осьмилетней давности.
А ещё много позже, в Персидскую кампанию одна тысяча семьсот двадцать второго года, июля двадцать третьего дня мой благодетельный брат, великий царь и великий князь Пётр Алексеевич отправил в Эндирейское княжество корпус генерал-аншефа Андрея Ветерани с приданными ему тремя ротами драгунского полка полковника Андрея Алферьевича Шневенца. К полудню на них напали войска местных владетелей Айдемира и Чапаншефкала и много побили тогда русского войска.
В том бою чеченской стрелой был сражён ротмистр, князь Петров Пётр Петрович, двадцати трёх лет от роду. Его денщику из вольных донцов, по счастью, удалось тогда вывезти тело князя Петра с ратного поля и схоронить в тайном месте, по дороге в главную «квартиру».
Позже, решением полкового командира, за неимением наследников, воинское имущество князя, включающее коня и двух лошадок с обозной телегой, амуницию и оружие, девять рублей серебром и другое по мелочам, было отдано за геройство в собственность денщику, по выходу оного в отставку. При этом толстую кожаную папку с бумагами погибшего командир передал полковому архивариусу для последующей описи по окончании кампании. Среди прочих бумаг в той папке была стопка посеревших листов, исписанных округлым женским почерком с заголовком на первой странице: «Книга глаголемая. Жизнеописание царевны-инокини Маргариты, урождённой Марфы Алексеевны Романовой».
Но тут, по воле Вседержителя, случилась оказия – полковой обоз попадает в горскую засаду от владетеля Айдемира. При этом весь русский персонал стал перебит без остатка, а часть обоза и архив безвозвратно утеряны.
Да, и ещё, имение убиенного в Персидской кампании князя Петра, осьми десятин земли и в тысячу крестьянских дворов, что близь города Пскова, отходит в казну.
Но
Игуменья при погребении моём скажет: «Инокиня Маргарита Алексеевна прожила жизнь свою монастырскую в подвигах покаяния и смирения. Для нея только и радости было, что церковь Божия». А я бы ещё добавила: «…да дитятко, по воле Вседержителя рождённое!»
На надгробной плите моей напишут: «В лето от сотворения мира 7215 года, в лето же от воплощения Спаса Христа Господа нашего 1707 года июня месяца в 19 день, на память св. Апостола Иуды, брата Господня по плоти, в 12 часу дни преставися отъ маловременнаго жития сего к безконечной жизни раба Божия, великаго государя царя и великаго князя Алексея Михаиловича, всея великая и малыя и белыя России самодержца дщерь его, великая государыня, благородная царевна и великая княжна монахиня Маргарита Алексеевна, жившая в сей обители в монашеском образе с осьми лет, шесть месяцев и двадцать два дни, а от рождения всего жития ея пятьдесят пять лет, семь месяцев и одиннадцать дней. При последнем же сего света отшествии, не восхоте, якоже достоит ей, в церкви особливо положитися, но изболи и заповеда с любовью, смирения ради своего, в сей усыпальнице, со убогими монахини, во общей гробнице почивати до дне страшнаго пришествия Христова и общаго всех мертвых воскресения. По изволению сестёр ея благоверных государынь царевен Марии Алексеевны и Феодосии Алексеевны перенесены мощи благоверный государыни царевны монахини Маргариты Алексеевны под церковь Сретения Господня».
Рядом со мной пожелает быть погребённою и любимая сестра, царевна Феодосия, скончавшаяся в Москве в лето Рождества Господа нашего Иисуса Христа одна тысяча семьсот тринадцатого года, декабря четырнадцатого дня.
А ещё через несколько лет родная моя племянница, императрица Анна Иоанновна, в бытность свою в Москве послала нарочного в Александровский Успенский девичий монастырь достать ей масла от неугасимой лампады из рубинового стекла, теплящейся в монастырской усыпальнице над гробом царевны-инокини Маргариты Алексеевны. Масло, сказывают, было доставлено Ея Величеству за кабинетскою печатью.
Но мне это всё уже не важно…
Я уже давно в пути!..
Когда… Кто… Где…
Слышу приглушённый разговор двух женщин. Первый голос- как бы изнутри, свыше, родной, понятно – мамин. Второй – по-моему, её школьной подруги Киры. Они смеются. Смеются так, как могут это делать только ещё очень молодые женщины – непринуждённо, звонко и совсем беззаботно. Слышу, как Кира сквозь смех убеждает маму, чуть в шутку, но и всерьёз: «Подожди! Подожди, не рожай в мае! Всего-то три дня осталось! В народе ведь говорят – человек всю жизнь маяться будет!»…
…Но разговоры разговорами, а неизбежного не избежать! Все ранее достигнутые договорённости полностью реализованы, звёзды на небосводе, по воле Божьей, выстроились в требуемую и единственно возможную конфигурацию, Ангел-хранитель, с которым, кстати, мы знакомы очень давно, всё подготовил для этого сложного перехода, уже свет показался, где-то там, впереди, и… я родился в очередной раз.