В глубь веков(Таинственные приключения европейцев сто тысяч лет тому назад. В дали времен. Том III)
Шрифт:
Дядя Карл не посмел долее нарушать своим присутствием этого последнего горестного прощания старика с близкими его сердцу умершими. Он тихо повернулся, чтобы уйти и тут только заметил, что и над третьим телом, лежавшим немного поодаль, в таком же безмолвном горе стояла маленькая девочка, которую крепко держала за руку жена их хозяина. Ее муж заметил профессора и, подойдя к нему, вполголоса проговорил:
— Это дочь этой убитой женщины… кроме матери, у девочки нет никого… теперь мы возьмем ее к себе, — пусть она будет нашей другой дочерью… Старик тоже будет жить недалеко от нас… Ну, а теперь пусть они останутся еще немного с теми, которых они любили…
Эта чуткая нежность дикаря до глубины души тронула Курца и он вместе с ним возвратился в пещеру, испытывая необычайное
— Да, дети мои, — проговорил он, обращаясь к племянникам, — признаюсь вам, что я поражен и растроган силой духа этих людей! И если мы Цезарей и Александров Македонских считаем героями, потому что они совершали подвиги, потворствуя своему честолюбию, то кто же эти люди, эти безвестные герои, которые, словно предвосхитив евангельскую заповедь, с такою беззаветною любовью положили сегодня свои души «за други свои»!
Глава VII
В которой Иоганн приходит к заключению, что некоторые религии бывают небезопасны для человека в его положении
А ночь действительно обещала быть бурной.
Неподвижный, будто потяжелевший воздух стал вдруг необыкновенно душен; девственный лес, еще недавно оглашаемый тысячами птичьих голосов, стоял теперь безмолвный и таинственный, не шевеля ни одной веткой своих могучих деревьев-великанов, темные верхушки которых красиво и резко очерчивались на розовато-зеленом вечернем небе; весь этот причудливый тропический пейзаж, открывавшийся с высоты, на которой была расположена пещера, казался скорее какой-то прекрасной панорамой, чем живой действительностью. В ожидании грозы, может быть, уже несущейся сюда на своих воздушных крыльях, природа притихла и замерла, а вместе с нею притих и замер ее сын — первобытный человек, который, как ребенок, проникаясь настроением своей матери, встревоженной недобрым предчувствием, вдруг затих, оставив на время свои забавы. В самом деле, в пещере все было тихо. Все улеглись уже на свои мягкие ложа из мха и листьев, сохраняя какое-то тяжелое, гнетущее молчание, которое лишь изредка нарушалось тихим шелестом сухих листьев или глубоким вздохом кого-нибудь из раненых. Это подавленное состояние туземцев как-то невольно подействовало и на наших путешественников, — они тихо приготовили свои постели несколько поодаль от других и, зарывшись в мягкий мох, почти шепотом обменивались друг с другом короткими замечаниями.
— Я думаю, господа, — заметил Иоганн, — что вся эта компания просто-напросто боится грозы.
— Боится грозы! — удивился Ганс. — И вы это думаете после того, как час тому назад могли убедиться, что эти люди не боятся даже и смерти!
— Ну, как это ни странно, а нужно сознаться, что на этот раз Иоганн, кажется, совершенно прав, — проговорил Курц, — они действительно боятся грозы и притом боятся тем особым паническим страхом, который рождается в душе дикаря перед всем непонятным ему в природе.
— Очень рад, господин профессор, — с необыкновенной важностью проговорил Иоганн, — очень рад, что вы одного со мной мнения; это случалось бы гораздо чаще, если бы вы поглубже вникали в мои мысли.
— Советую вам, господа, не начинать против ночи ваших споров, — примирительно посоветовал Ганс. — Все мы слишком утомлены и должны дорожить каждой минутой отдыха.
Дядя Карл оставил без возражения самонадеянное замечание Иоганна и, может быть, против собственной воли, последовал совету Ганса, так как усталость от непривычного
В пещере водворилось полное молчание, а между тем, здесь никто не спал, кроме этих четырех пришельцев, — все же остальные, не смыкая глаз, смирно лежали, скорчившись на своих листьях в ожидании наступавшей грозы.
Короткие сумерки давно уже кончились; настала темная ночь, во мраке которой утонули и девственный лес, наполненный его затихшими обитателями, и пещера, приютившая под своими каменными сводами этих столь различных между собой людей…
Сколько времени продолжался благодатный, освежающий сон наших друзей, — этого они сказать не могли, когда вдруг разом вскочили со своих не особенно удобных постелей, разбуженные оглушительным ударом грома. Быстро придя в себя, они поняли, что ожидаемая гроза настала. Впрочем, догадаться было нетрудно. Вся пещера, казалось, дрожала до самого основания, сотрясаемая невидимой силой, а за ее могучими стенами стонал и выл ураган. Оглушая громом, ослепляя молнией, заливая потоками дождя, проносился он над страной, ломая и круша все, что не хотело согнуться под его мощными ударами. Почти без перерыва сверкавшие молнии наполняли пещеру резкими порывами дрожащего света, в лучах которого трепетала, то появляясь, то снова исчезая во мраке, странная, удручающая картина человеческого ужаса перед грозным явлением природы, совершавшимся за стенами пещеры.
Мужчины, женщины и дети, покинув свои лиственные ложа, безмолвно и неподвижно распростерлись ниц на песке, — и в эти ужасные для них минуты только один человек осмелился остаться на ногах. Его фигура виднелась почти у самого входа в пещеру, и в этом жалком трепещущем существе наши друзья едва узнали своего нового знакомого, того самого старика, тяжелое горе которого так растрогало их накануне.
Каждый удар грома заставлял несчастного вздрагивать всем телом; голова его беспомощно падала тогда на грудь, колени подгибались, он весь как-то съеживался и от совокупности всех этих судорожных движений получалось что-то вроде поклона, направленного к отверстию пещеры, которое то вспыхивало ослепительным блеском молнии, то снова задергивалось черной завесой страшного, всепоглощающего мрака. По временам он беспорядочно жестикулировал руками и с его дрожащих губ срывался какой-то лепет, полный детского, беспредельного ужаса. А позади него лежала распростертой беспомощная толпа, не дерзавшая даже и на такое проявление своего присутствия.
Кто может представить себе, что совершалось теперь, в эти торжественные минуты, в душах этих людей и чем казался им этот бешеный ураган, перед ужасным лицом которого лежали они здесь поверженные во прах, будто ожидая кары или милости этого грозного владыки?
С безмолвным удивлением глядели европейцы на этих людей, в уничижении трепетавших перед столь обыденным явлением природы, едва примечаемым современным нам культурным человеком.
— Ну и жалкие же людишки, — довольно громко произнес Иоганн, как и всегда очень скорый на заключение. Но едва успел он вымолвить эти слова, как профессор Курц быстрым движением схватил несчастного оратора за голову и довольно бесцеремонно зажал ему рот рукой.
— Молчите, несчастный! — едва слышно прошептал он. — На этот раз ваша болтовня может обойтись нам слишком дорого!
— Что вы, что вы, господин профессор, — бормотал удивленный Иоганн, кое-как освобождаясь из тисков, в которых дядя Карл упорно продолжал сжимать его голову, — что такое случилось?
— Как что случилось? Да разве не видите вы, что в настоящий момент эта простая пещера превратилась в священный храм и что мы, может быть, присутствуем при первобытной мессе? Советую же вам уважать благоговение этих молельщиков и помнить, что их ревность к вере будет, вероятно, покрепче нашей с вами, и как бы ни были они добры, но в этой области могут оказаться готовыми, может быть, даже и на человеческие жертвы.