В глубине Великого Кристалла. Том 2
Шрифт:
Когда он говорил, лицо его то приближалось, то удалялось. Но угловые размеры лица оставались одинаковыми. Когда оно было близким, то казалось обычным, человеческой величины. А отдаляясь — росло. И порой уходило в страшную даль — сквозь потолок и стены, сквозь просвеченные луною клочья облаков, дальше бледных звезд. И становилось неизмеримо громадным — словно подтверждало космический масштаб своих суждений.
— …Это заложено в самой основе Мироздания… — И лицо приблизилось опять. Стало как у сидящего рядом собеседника. Я видел прыщик снаружи левой ноздри. И несмотря на артистическую удлиненность
— Итак, ты, Феликс Антуан, один из столпов Мироздания? От скромности не умрешь…
— Не претендую на столь вселенскую роль. Но я тебе уже доказал, что для искупления мира необходимы страдания. А кто-то же должен их осуществлять! Следовательно, нужен я. И такие, как я… Мы — необходимые рычаги в механизме, созданном Вседержителем, и смешно негодовать на нас за это. Мы — неизбежны…
— Зря ты прячешься за высокую миссию. Ты — грязный маньяк, и дело не в мировых законах, а в том, что ты и тебе подобные находят сладкую радость в мучении слабых и в своей похотливой власти над беззащитными.
— Конечно! — он улыбнулся самодовольно и снисходительно. — Разумеется! Наша работа высока по своей задаче и требует вдохновения. Она сродни искусству, а искусство должно приносить радость художнику. И в трепете страдающих детских тел для нас то же наслаждение, что для музыканта — в прекрасной мелодии…
Лицо «художника» висело от меня метрах в пяти и размером было со стол.
«Конечно же, это не сам Полоз, — думал я. — Это его призрак или какой-то гнусный, неподвластный обычной природе дубликат. Ни кулаком, ни лучом из „ПП“ не возьмешь…»
Оставалось продолжить дискуссию.
— Тебя послушать, так и даже Иуда ни в чем не виноват, потому что Христос заранее предсказал, что будет предан и распят. Выходит, Иуда тоже «рычаг механизма»? И не за что его осуждать?
— Конечно! Он и не был никем осужден, кроме разносчиков досужей молвы! В чем его вина? Если бы он не донес на Иисуса, разве тот смог бы выполнить задуманное и пострадать во имя человечества?.. Ну, что вы тут скажете, мистер Питвик? Ты когда-нибудь думал над евангельской историей всерьез? Это тебе не кораблики ставить перед самодельной иконой в розовом отрочестве…
Я дернулся. Но из глубины пришел глуховатый, с выдохом, голос отца Венедикта:
— Ты, Феликс Антоныч, не путай понятия. Христос потому и пришел на землю, что на ней были такие, как Иуда. Спасать мир именно от них пришел. И нет им оправдания, предателям и злодеям. Так же, как и тебе… А вот меня бы Господь простил, если бы я тогда успел удушить тебя. Ну да ты свое еще найдешь…
— Не ранее, отец мой, чем исполню свое предназначение до конца…
— Я тебе, дьявольское отродье, не отец! — взревел священник Венедикт, и я испугался, что проснется Сивка. — Достань его, Пит, дотянись!
Но Полоз опять сделался громадным и ушел в недостижимую высь…
— Придет время, дотянусь, — пообещал я. И вдруг сообразил: — А ты ведь, гад, охотился за Петькой, чтобы именно его расстрелять на страх другим! Потому и говорил — зомби!
— Конечно! — смеялся Полоз из-за звезд, которые были почему-то черными.
— Ты врешь, он не зомби! Он человек с живой душой!
—
Я все же выхватил из-под подушки пистолет. Дернул предохранитель, выпалил в повисшее совсем рядом лицо.
Ах-х! — и белая вспышка. Лицо исчезло. Сразу. И ночь исчезла. Я сидел на диване с «ПП» в руках. В окно пробивалось сквозь листья веселое такое, раннее солнце.
Пристаня
Сивка еще прихрамывал, но шагал рядом со мной бодро и бесстрашно. Видимо, он считал, что костюм «хорошего мальчика» ограждает его от всяких подозрений и опасностей, которые грозят беспризорникам. А кроме того, с ним шел «дядя Питвик» — крепкий решительный мужчина с пистолетом в кармане. Вчера он уже спас Сивку от беды. Спасет, если надо, и снова.
Веселая Сивкина беззаботность заразила и меня. В самом деле, кто мог нам угрожать? Полоз, чпиды, «Рио»? Но вряд ли они посмеют напасть солнечным утром посреди улицы, где полно людей. Или подкатит полиция и предъявит официальное обвинение, что вчера я напал на двух представителей Чрезвычайной педагогической инспекции? Но едва ли те жаловались в полицию. К тому же дело бесспорное: я спасал ребенка от двух мерзавцев, грозивших ему гибелью. Да и уложил я их не насовсем, а лишь на полчасика…
В конце концов, какое бы ни было здесь дурацкое государство, какое бы подлое правительство ни вершило власть, но есть же законы, адвокатура, суд. Тем более что я гражданин Полуострова, скандал будет международный…
Впрочем, никто нас не потревожил, не обидел по дороге. В трех кварталах от кладбища мы сели в фаэтон-автомат.
Сивка цвел как георгин. Признался, что ни разу не ездил внутри автомобиля.
— А снаружи?
— Ха! Фиг ли спрашивать! Сзади скакнешь на бампер, уцепишься и газуй! Главное, чтобы клюв не захомутал!
Я понял, что клюв — это полицейский.
— Да ведь загреметь можно на ходу.
— Ага! — с удовольствием подтвердил Сивка. — Один раз — во! — Он поддернул широкий рукав, показал на коричневом локте розовый неровный рубец. — С прошлого года не сходит. И не загорает. На всю жизнь клеймуха…
Все же он был дитя Пристаней, несмотря на нынешнюю благопристойную внешность. И я подумал, что отца Венедикта ждет немало хлопот.
А меня? Какой он сейчас, Петька-то? Наверняка обитание на Пристанях и для него не прошло бесследно…
Пристаня начинались за той набережной, где я прошлой осенью схлопотал вызов на дуэль. Идиотская история… Однако благодаря ей я узнал о Полозе.
Интересно, как поживает сейчас эта компания? Вертлявый отставной штабс-капитан Гвальский, граф Угин? Все так же играют в кабачковых аристократов? Или подались в какие-нибудь банды вроде «Рио»? Их «дворянская» мораль тому, наверно, не преграда… А может, угодили за решетку? Едва ли. Уж если Полоз на свободе и процветает…