В глухом углу
Шрифт:
На этот раз он не поверил, что она серьезно.
— Брось заливать, Света! — сказал он снисходительно. — Я не такой наивный.
Светлана окрысилась:
— Что это значит — брось? Завтра пишу письмо и в конце месяца уеду!
Леша разволновался.
— Света, не нужно. Ну, прошу!
— Может, объяснишь по-человечески — почему не нужно?
Он хмуро огляделся по сторонам.
— Неудобно здесь, Света.
Они разговаривали на стене, укладывая кирпичи. Дул ветер, кругом было много глаз и ушей.
— Вечером поговорим в прихожей, — решила Светлана.
Прихожая
— Слушаю.
Леша забормотал, что никак от нее подобного поступка не ожидал. Светлана особенно раздражалась, когда при ней мекали. Леша упомянул слово «дезертир», она оборвала его:
— Я не позволю так о себе! Больше нам говорить не о чем, слышишь?
Она не ушла. Леша стоял, прижавшись плечом к стене. Светлана с гневом ждала, что он еще скажет. Леша сказал:
— Ладно, могу не говорить… С тобой, как с человеком, нельзя. А что без тебя мне будет тяжело, тебе все равно!
— Это что же — объяснение в любви? — спросила она враждебно.
— А хоть и объяснение. Или объясняться тоже нельзя?
— Смотря, как объясняются…
— Как умею… Особых слов не подбираю.
— И напрасно! Я люблю только особые слова. И со мной надо по-особому, ясно?
Он ответил, падая духом:
— Ясно, конечно. Все как на ладони.
Светлана опять заговорила первая. Она воображала, что он способен на настоящее чувство, а он дальше болтовни не пойдет.
Он не стерпел обвинений.
— Да нет же, Светлана! Поверь, я от всей души…
— От всей души! — сказала она со слезами. — Даже поцеловать меня не захотел — вот твоя душа! К стене привалился, как инвалид!
Он оторвал плечо от стены и обнял Светлану. Но в ней болела обида.
— Не смей! — крикнула она, топая ногой. — Вот еще что задумал — обнимать без разрешения!
Леша теперь боялся даже прислоняться к стене. Он молчал и она молчала. Через некоторое время она сказала: — Если бы я поверила во все твои слова, так была бы дура.
— Чего же тебе надо, Света?
— А ты поезжай со мной, тогда поверю, что дорога…
Он не сумел сразу возразить. Она придвинулась ближе, возбужденно зашептала. Она ругала тайгу, поселок, строительство. Ведь это курам насмех, чем они занимаются — какие-то четырехэтажные дома! А им говорили — стройка коммунизма, стройка коммунизма! Нет, ГЭС, каналы в пустыне, железные дороги — это стройки коммунизма, не чета их руднику! Я всей душой на большое строительство, как я рвалась в Норильск, хоть там и жуткое Заполярье! Нет, отсюда надо уезжать в Красноярск или в Москву, а там наняться на настоящую стройку коммунизма, чтоб было, где развернуться.
Светлана еще не кончила своей горячей речи, а Леша уже видел, что строительство у них, точно, жалкое, таким не погордишься. Но он поеживался, представляя, сколько обидных слов придется выслушать от Васи, как осуждающе поглядит Игорь.
— Неудобно одним, Света. Если бы еще кто.
— Еще Виталий хотел. Давай потолкуем с ним
Благодарная, что он уступает, она сама обняла его.
— А раньше всего мы поедем с тобой к моему папе, — сказала она. — Он хороший, но страшный ворчун. Ты ему понравишься, я уверена.
Беседу с Виталием Светлана взяла в свои руки, она еще не полностью полагалась на Лешу. Виталий не нуждался в уговариваниях. Его останавливала только мысль, что он один сбежит, неудобно быть единственным. В компании он готов был пренебречь и насмешками московских приятелей, которых прежде страшился.
— Сегодня же напишем письма предкам! — сказал он, увлекаясь.
На почту Виталий прибежал первым, за ним пришли Леша и Светлана. Письма у всех были хорошие — описание непереносимых условий жизни, просьба о помощи. Такие призывы не могли не дойти до родительских сердец. Но дались они нелегко — Леша хмурился, у Светланы дрожали руки, когда она запечатывала конверт, один Виталий шумно радовался.
На улице он воскликнул:
— После ужина в кино! Нужно отметить праздник возвращения на родной асфальт!
9
Великие мечты уже не кружили голову Игоря, он понял, что жизнь и мечта — штуки разные. Это было горькое открытие. Игорь краснел от стыда, вспоминая, как разговаривал в Москве с мамой. «Писать не буду, ты услышишь обо мне из газет!» — так он ей отрезал, он верил сам, заставил ее поверить. Она и сейчас верит, пишет об этом в каждом письме, два раза в неделю, хотя ни разу не получала ответа. Игорь чуть не плакал от обиды, так все было далеко от того, что ей представлялось. Прочитав письмо, он рвал его намелко и рассеивал клочья — мысль, что кто-то может узнать, как она в нем ошибается, была непереносима. Он уходил в лес и сидел на пеньке или на снегу, пока не коченел. Он возвращался в инее, как во мху, и долго не мог отогреться.
Игорь открыл в себе еще неожиданное свойство, это было тоже нерадостное открытие. Он был труслив. Можно высокомерно молчать, когда за тебя говорят твои трудовые подвиги. Но подвигов не было, были провалы — как смеет он их замалчивать? Разве не должен он все честно рассказать единственному человеку, который в него еще верит? Но правда его страшила, он впадал в отчаяние при мысли, что мать услышит о ней. Игорь знал, что она молчание его толкует в единственном смысле, ничто не было так далеко от правды, как этот смысл, молчание превращалось в ложь — он молчал, терзаясь, не уважая себя. Он лгал, не произнеся ни слова лжи, лгал поступками.
Друзья видели, что ему тяжело — каждому нелегко, это стало общим. Ему сочувствовали, но сочувствие лишь поддерживало, не умножая физических сил. Раза два разгонялся помогать Леша, но он был только что сильнее, а умел еще меньше. По-настоящему помог Игорю Семен, но Игорь отказался от его услуг. У Семена кирпич словно летал в руках. Показывая Игорю, как надо, он потихоньку делал его урок. Игорь остановил Семена.
— Спасибо, хватит! — сказал он, не глядя на товарища.
— Ты чего? Давай потружусь. Часок я могу, а ты присмотришься.