В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
У закругленного здания на углу — «Стройтреста», куда перекочевали теперь все обкомовские машины, сегодня пусто, только старушка таращится из-за стекла. В тепле! И чайник закипает! И главное — при деле! Я вдруг почувствовал зависть.
Но пес тянул дальше. Обычно тут не перейдешь, но сегодня пусто. В Александровский сад только что залетел завиток ветра с Невы, и снежная пыль медленно оседала. И все хмуро, неподвижно. Бывает ли солнце?
Я вдруг заметил, что, чуть возвышаясь над стрижеными кустами, движется странная голова, без лица, при этом почти прозрачная… Что это? Образ смерти?.. Фу! Целлофановый пакет,
В снегу были уже пропаханы темные зеркальные каточки. Прокатиться? Не упаду?
Мы не любим тяжелых пальто. Нам зима, словно смерть. Но зато Как приятно погладить ногой Шелковистый каток ледяной!Возвращался я промороженный, бодрый и, войдя на лестницу, снова не мог не восхититься благороднейшим поступком корейца. Ведь можно жить хорошо!
Навстречу спускалась жена с мусорным ведром.
С Новым годом!
Где мусор — там жизнь!
Дома было тепло, сухо. Ну, все! Изнуряющий труд! И аскетизм. Молоко и ко-ко-ко!
Вошла радостная жена.
— Ты знаешь, кого я сейчас видела на помойке?
— Кота?
— Кой-чего получше!
— Что может быть лучше?
— Пятерых котят! И все абсолютно такие же рыжие, как он!
Еще один большой успех прошедшего года!
Жена вдруг выдернула из холодильника гирлянду сосисок.
— Э! Куда?
— Но они же наши!
Замечательно! Значит, семья увеличилась еще на пять ртов!
От машинки меня отвлек знакомый, уже привычный шум: завывание мотора, скрип, потом гулкий удар опрокинутого бака.
Вот это да! И в выходные работают!
Очередной бак вывалил мусор внутрь машины, она заурчала, поглощая дозу, и тут же сверху на эту гору коршуном обрушился человек в комбинезоне. Он прыгал на мусоре, почти плясал, страстно утрамбовывая его — и при этом уходя в медленную мусорную воронку все глубже, успевая одновременно рвать в клочья огромные картонные коробки, ломать с треском доски. Он погрузился уже почти по шейку, как настоящий виртуоз, довел свое действо до последней грани — и в самое последнее мгновение успел выскочить, вывинтить себя, но почему-то не поднял победно руки, хотя и мог бы,— только затопал своими бахилами по гулкой крыше цистерны, стряхивая прах.
Надеюсь, я такой же.
Стремясь вслед за ним к совершенству, я направился в ванную, чтобы побриться, и невольно залюбовался прыщом во лбу, удивительным по мощи и красоте… Значит — есть еще силы в организме?
…И наконец пришло солнце — но, как всегда, с дикими морозами.
Лучший из худших
Повесть
Путь
Все трое в штатском, с ног до головы в белом, мы вышли из ворот дружественной нам воинской части. Тормознувший таксист-египтянин, однако, мгновенно сообразил, что к чему, и стал на бойком русском говорить, как он любит русских военных, что с ними вместе воевал в семьдесят втором на Суэцком канале и что у него есть русский друг, летчик Карапетян, который научил его летать и сбивать.
И, несмотря на эту пылкую дружбу, нагрел нас по-черному. Под его болтовню мы проехали темный душный город с нависшей над ним мусульманской цитаделью, с людьми в белых бурнусах, отрешенно-сомнамбулически шагающими из темноты под фары, и оказались вдруг — вместо заказанных нами пирамид — среди какой-то современной разрухи: ржавые трубы, корыта с засохшим цементом.
— Пирамиды? — строго спросил Грунин.
— Да-да! Пирамиды! Здесь, здесь! — К нам спешил, масляно улыбаясь, толстяк в белом бурнусе.— Здесь — всего за десять долларов с человека — вы увидите все. Там,— он пренебрежительно указал рукой куда-то вдаль,— за двадцать долларов вы не увидите ничего!
В результате мы смотрели ночную феерию у пирамид из его двора, повиснув на заборе, как мальчишки в кинотеатре, видя лишь самые вершины вспыхивающих таинственным светом пирамид, лишь слыша глухой голос рябого сфинкса, рассказывающего историю Египта, но не видя его.
Когда сфинкс глухо рассказывал о завоевании Египта гиксосами, сзади как раз послышался нарастающий клекот копыт — мы обернулись: арабские тачанки возвращались из города, где весь день катали туристов, однако ночью в этом нарастающем топоте было что-то грозное.
Наконец пирамиды погасли, голос сфинкса затих. На огромное поле перед пирамидами опустилась тьма, завыли собаки. Раскорячась, расправляя затекшие члены, сползли с забора, и тут же подкатил наш друг таксист, усадил, умчал на бешеной скорости. Мы были обобраны, обмануты — он же сиял, ликовал, как и его толстый друг, провожавший нас торжествующей усмешкой: для них нет более святого дела, чем надуть неверных.
Однако тут они просчитались: скоро мы снова нагрянули к ним в гости. Мелкий хищник попался в лапы большому. В результате — мы ходили по ночам в пирамиды именно этой дорогой. И мое последнее погружение шло так же: я простился с нашими и перелез через забор…
Оказывается, полная тьма тоже бывает разной. Такой тяжелой, глухой, безразличной к тебе темноты, как в этом самом большом сооружении человеческих рук, не было никогда.
Вытянувшись, я стал нащупывать ногой первую ступеньку… Нету! А ведь была на свету! Но глупо думать, что во тьме то же, что на свету: тьма расставляет все свое! И все громче пел во мне ее голос.
…Божественная энергия нисходит от богов на вершину пирамиды, которая обозначает собой перевернутое дерево.
Это не обсерватория, а первый храм мистерий, хранилище тайн. Через мистические проходы и камеры великой пирамиды проходили инициированные — они входили как люди, а выходили как боги!
…Да… неплохой тут холодильничек после долгой жары!
Конечно, перед уходом сюда я погулял как следует, с упорством командировочного требуя наслаждений.
— Эй, девчонки! Откуда такие шапки?