В гору на коньках
Шрифт:
В первые дни гестаповских арестов в окрестных селах было сметено пятнадцать тысяч человек. Старики Абент не дошли даже до грузовика, который должен был их отвезти к расстрельной яме. Абу застрелили точным выстрелом в висок. Шейве, кинувшейся на офицера, немецкий солдат раздробил череп мясным топориком.
Детей закапывали живыми, убивали на глазах у матерей, подбрасывали в воздух и стреляли на поражение, кололи штыками, бросали живыми в огонь. Александр Абент всего этого не видел. В это самое время он садился в поезд на станции Жмеринка, направлявшийся во Фрунзе. Он запомнил смерть,
В низком, сыром, тесном сарае, рассчитанном на тридцать человек, жило сто детей. Дом был полон крыс. В раковинах сновали черные мокрицы. Спали по трое на ржавых койках. Топлива не было, после завтрака дети бродили по улицам, собирая ветки и бумагу. Старшие бегали на вокзал, подбирали уголь, валявшийся вдоль путей. Мылись раз в месяц в общем корыте. Овощи, крупа, дрова, одежда хранились прямо в спальнях, сваленные в огромные кучи. Ночами Александру казалось, что куча живая, она мудро и внимательно изучает его.
Саша всегда был голодным и полураздетым. Он мечтал о ста граммах хлеба с опилками, который раз в день выдавала багроволицая повариха. Эти сто грамм снились ему каждую ночь.
Зимой дети мерзли, болели тифом и чесоткой. Лечили их тем, что было под рукой – мазали дегтем с головы до ног. Все они были в лохмотьях и чирьях, все были истощены.
Летом, когда вызревали райки и дикие абрикосы, детский дом мучился от отравлений. Этот сладковато-кислый запах преследовал потом Александра всю жизнь. С тех пор он стал рьяным поборником чистоты и гигиены.
Война закончилась и то, чего так долго ждали – благополучие, свобода, изобилие, как будто провалилось в таинственный временной портал. Из невыносимой жизнь превратилась в терпимую, хоть в газетах писали о счастье.
Я видел фото из семейного архива. Подростком Саша Абент был похож на гадкого утенка. Он раздобыл на помойке женские ботинки сорокового размера, так называемые «бессарабки». У них были лакированные носы и пятисантиметровый каблучок. На той фотографии Саша Абент стоит в этих бессарабках. Худой и хилый, с огромным носом. На круглой голове висят черные сальные волосы, причесанные на прямой пробор как у полового в трактире. Узкий лоб и впалые щеки пылают ярко-красной россыпью прыщей. У него было кислое выражение лица, глаза старика и скверный характер.
Людей он выносил с трудом. От них пахло, они кричали, говорили много лишнего. Саша Абент любил природу. В детском доме он утверждал, что сквозь грязные окна видит, как растут растения, что понимает язык птиц и некоторых, не особо крупных зверей. Его за это били учителя.
Когда били, Саша Абент терпел молча. Он мог терпеть долго, почти целый час. Экзекуция закачивалась, Саша натягивал штаны на тощий зад, презрительно сообщал разгоряченному воспитателю, утиравшему пот рукой, прямо в его разгоряченную рожу: «Мне не больно, не дождешься, мне никогда не будет больно!». Его били сильнее и дольше.
Сашу Абента не интересовали игры со сверстниками, не привлекали девочки. Он
Когда у ребят стали пробиваться черные тараканьи усы, и воздух комнаты пропитывался по ночам тошнотворной сладкой вонью, Саша Абент услышал, как одна нянечка сказала другой, что неуправляемый жидёнок останется при детском доме дворником. В училище его не отдадут. Уже подписан приказ. Слишком он чудной, слабоумный. Саше стало страшно за себя.
Страх разбухал в нем, мешал уснуть, толкая непонятно на что, прямо спихивал с кровати. В пятнадцать лет бархатной апрельской сиреневой ночью, осторожно ступая по усеянному занозами полу, вздрагивая от малейшего шороха, Саша пробрался в кабинет директора. Украл свои документы и две золотые цепочки из верхнего ящика письменного стола.
Он знал, что в центре, возле ЦУМа, в зной и в холод собираются странные, нехорошие люди. Про них рассказывали дикие вещи: якобы в войну они отсидели в тюрьме за то, что любят спать друг с другом. Якобы многие, большинство из них, тянут без разбору все, что плохо лежит. А еще они могут подделывать документы.
Дрожа от ужаса, еврей Александр Абент отнес свои бумаги и золото этим парням – беззубым, злым, с томлением в глазах и вывернутыми от жеманства конечностями. Через неделю он вернулся, чтобы получить свое. Длинные языки не ошиблись. Все было сделано в лучшем виде. Саша не вернулся в детский дом.
Александр Авакумович Авентин, русский по национальности, смешно семенил по площади в сторону педагогического техникума. Лакированные каблуки звонко цокали по деревянному тротуару. Сальные сосульки на лбу подскакивали в такт его шагам.
Шутки, которыми его провожали новые знакомые, разносились эхом на много километров вокруг. Александр Авентин вжимал голову в плечи от стыда и страха. В руках у него был пакет со всеми вещами, а в кармане летней полосатой рубахи новые, только что сделанные документы.
К рассвету нового дня Александр Авентин пришел к дверям училища. Раздумывая, как сложится новая жизнь, которую он себе купил, прикидывая, что с ним сделают, если поймают, он уселся на гладкие каменные ступеньки и стал дожидаться открытия, бессмысленно таращась куда-то вдаль.
Через пять лет Александр Авентин уже работал учителем труда в школе имени Аркадия Гайдара. О, что это было за время! Он не вникал в их лица, имена, ставил четверки и пятерки. Звонок звенел, и Александр Авакумович (Авакумыч, как звали его учителя и ученики) водружал на парту посреди класса гладкий, отшлифованный табурет и говорил одно слово: «Повторите».
Мальчики принимались копаться в грудах брусков, стамесок, киянок. Он заготавливал тридцать комплектов деревяшек рядом с каждой партой и оставлял один для себя. Сорок пять минут Авакумыч делал табуретку, кряхтя, потея, но не произнося ни слова. Ученики смотрели и делали ту же табуретку. Это приносило мир его душе: вдыхать неповторимый, свежий запах, ощущать между пальцами приятное, живое, податливое дерево.