В Иродовой Бездне (книга 1)
Шрифт:
Первый раз отправлялся Лева из дома в далекий путь. Вся молодежь жалела его, любила и пришла провожать. Шура Бондаренко, с которым он учился, также очень сожалел, но никто не отговаривал его. Все понимали, что это воля Божия. Последние молитвы в родном доме, последние пожелания из Слова Божия, последнее пение: «Бог с тобой, доколе свидимся. На Христа, иди взирая, всем любовь Его являя. Бог с тобой, доколе свидимся»… Попрощались с близкими, со своими сестрами и братом, поцеловались и пошли на вокзал.
Шли мимо тюрьмы. Лева невольно, как бы с сожалением посмотрел на это огромное, из красного кирпича, здание.
– Итак, мне, видимо, здесь не быть, – подумал он. – Не быть в этом месте страданий, где многие-многие
Все это было потом, а пока ему предстояло ехать в поезде, который почему-то назывался «Максим Горький», и добираться до Ташкента неделю и более. Когда началась посадка, все взволнованно кинулись к вагонам, началась толкотня, невыразимая давка. С мешками, с чайниками ехали в основном крестьяне. Большинство ухитрилось залезть в вагон через окна. Леве помогали друзья. Один из них проник в вагон, и ему через окно передали багаж Левы, а потом и самого Леву с билетом.
Поезд тронулся. Лева выглянул в окно. Мать, родные, вся, дорогая его сердцу молодежь, прощаясь, махами руками и что-то кричали, некоторые вытирали слезы. Поезд уходил все дальше и дальше. Лева присел на свою корзинку, облокотился на узел, сидя в проходе вагона, о том, чтобы где-то лечь, нечего было думать. Пассажиры тревожно обменивались своими переживаниями. Многие были из деревень, уехали, бросив все свое хозяйство. Всех волновало, что ждет их впереди?
Лева был спокоен, совершенно спокоен. В кармане была только справка, что он прослушал курс садоводства, пчеловодства, огородничества. Но не на эту справку уповал он. Он уповал на Бога, любящего Отца, он верил Иисусу Христу, И Дух Святой – Утешитель был с ним, в его сердце. Леве было хорошо, хотя слышались бранные, непривычные, слова, а едкий, противный махорочный дым вызывал кашель.
Стемнело. Проводник зажег коптящую свечку. Лева молился: «Господи, я иду за Тобою, по Твоей воле, верю: Ты сделаешь все, как хочешь. Дай только слушаться Тебя, храни, утешь маму, сестер, брата; благослови верующих в Самаре, храни дорогую молодежь; храни папу и всех ссыльных и заключенных, поддержи, помоги делать только добро, всех любить…»
Он не закончил молитву. Под шум колес и колыхание поезда он незаметно заснул. Проснулся ночью, кругом спали неизвестные люди.
Сердце не забилось тревогой, на душе было как-то по-особенному хорошо. Он знал: с ним Господь. Это по Его воле он в эту бурю находился в пути. Чего же ему бояться? Ему было хорошо, хотя и сидел он на своей корзине в прокуренном, душном вагоне.
Часть 2. ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ. 1929– 1930
«Отче, прославь имя Твое».
Иоан. 12:28
Глава 1. Накануне совершеннолетия (Катта-Курган)
Иоан. 9:3
– Больной, я вам говорила и еще раз повторяю: вставатаь с постели вам нельзя. Вы должны лежать и только лежать.
– Почему, доктор? Я уже чувствую себя гораздо лучше, – сказал Лева. – Мне уже лучше. Я так давно лежу…
– Поймите, молодой человек, болезнь дала осложнения на сердце. Вот вы только приподнимаетесь с постели, а сердце уже скачет. Если будете выполнять все наши предписания, то мы вас выпишем здоровым. А пока нужно лежать. Ваше здоровье в опасности.
Доктор ушла. Лева лежал в отдельной палате, изолированной от других больных.
В окна была вставлена решетка, сквозь нее виден небольшой садик, высокая каменная белая стена, небо… И все. Он был инфекционный больной, к которому никого не пускали; от него не принимали никаких писем, нельзя было передать даже самую маленькую записочку. Считалось, что через бумагу от больного можно заразиться.
Он лежал целыми днями и думал, думал. Мысли текли одна за другой непрерывно. Перед ним проходили картины детства, жизнь в родной семье и недавний неожиданный отъезд. Первый раз в жизни он уехал в Узбекистан, где все было иное, странное и непонятное. Он ни разу не плакал, ему даже не было грустно, несмотря на то, что он был неделями совершенно один в этой маленькой белой палате на чужбине. Казалось, никаких перспектив не будет. Однако он не унывал и чувствовал, что Тот, Которого он любил больше своей жизни, не оставил и не покинул его. В тот момент, когда он больной, разбитый, в глухую полночь сошел с поезда на маленькой станциии, вошел в прокуренный, грязный вокзал, где, коптя, слабо горела керосиновая лампа, и сел на свою корзинку с вещами, он ясно увидел, что он приехал сюда не один. Болела, шумела голова, очень трудно было глотать, мелькали странные фигуры в халатах и белых чалмах. Он был не один! Его лучший Друг был рядом, он ощущал дыхание любви Его, и на душе его было так хорошо и спокойно. Если бы кто в этот момент спросил бы его: «Счастливы ли вы?», он мог бы без колебания ответить: «Да, счастлив, больше всех живущих!»
– Больной, вот вам бульон и хлеб, кушайте! – сказала няня, пожилая женщина, ставя на табуретку перед кроватью тарелку супа.
– Спасибо, – ответил он. Няня вышла, он повернулся, взял ложку и тихо прошептал: «Благодарю Тебя, Отец, что Ты посылаешь мне пищу. Аминь». Он съел несколько ложек бульона.
– Больной, вы опять ничего не едите, я буду жаловаться доктору. Я вам еще кисельку принесла, давайте я сама покормлю.
– Не хочется что-то.
– Да ты не расстраивайся, – успокаивала няня, приветливо смотря на больного. – Это ты с тоски по дому есть-то не хочешь. Жаль мне тебя, посидеть бы около тебя надо, да некогда. Там у нас сколько больных-то, и все – маленькие.
– Идите, я сам съем кисель, я не тоскую, просто нет аппетита. Кисель был кисло-сладкий, и Лева съел его.
Он просил сестру принести книгу почитать.
– Нет, больной, – улыбаясь, отвечала веселая краснощекая сестра. – Ты инфекционный, и после тебя книги можно только сжигать.
– Хоть бы что-нибудь…
– Ничего, ничего нельзя!
В этот день после обеда он задремал. Ему снился родной дом. Они с отцом в саду корчевали яблоню. Нужно было удалить с корнем старое дерево, чтобы на этом месте посадить новое. Отец перерубил большой корень, потом принесли длинную вагу и положили под самый корень, чтобы удалить его, но тут мать позвала их обедать. А в саду столько яблок: боровинка, хорошавка… Но вот будто ветка хлестнула по голове. Лева проснулся. Не было отца, а болело ухо, ныло и дергало.