В Иродовой Бездне. Книга 3

Грачёв Юрий Сергеевич

— Да, тяжело, — сказал он, когда старик кончил играть. — Вот со скрипкой только и отвожу душу. А срок-то у меня большой, и помирать здесь буду.

Лева не выдержал и спросил:

— А вы верите в загробную жизнь, в Бога?

Старик подозрительно посмотрел на Леву, покачал головой, как бы не говоря ни да, ни нет, а потом наставительно сказал:

— Об этом говорить нельзя. Узнает оперуполномоченный, затаскает, хватит мне всяких неприятностей.

На следующий день Лева со старым фельдшером обошли бараки. Но полностью фельдшеру не удалось показать все. Его отправили в этап с тем же конвоем, с которым прибыл Лева.

С начальником колонны Лева имел крепкий разговор.

Он сказал, что ни амбулатория, ни стационар никуда не годятся. Он предлагает немедленно развернуть большой стационар и оборудовать амбулаторию так, чтобы можно было вести прием. Без этого смертность не прекратится. Начальник на все соглашался, отлично понимая, что его личная безопасность находится в опасности, что придется отвечать за состояние колонны.

— Я готов на все, но вы видите, помещений нет.

— А вот маленький барак для пекарни вы готовите, — сказал Лева. — Хлеб вы до этого привозили и будете пока привозить, а этот барак отдайте под санчасть.

Начальник согласился.

— Но имейте в виду, — сказал он, — у нас ведь нет ни одной койки, ни одного топчана.

— Выделите мне плотников.

— Хорошо, выделю.

— Дайте мне санитара из самых отчаянных жуликов.

— А ты, видать, понимающий, — сказал начальник. — Если у тебя действительно будет санитар из больших жуликов, у тебя ничего не пропадет. Хорошо, выделим.

К Леве прислали молодого парня. Это был известный вор. Он сразу подружился с Левой. Лева попросту рассказал о том, что ему нужно приложить все усилия, чтобы привести колонию в должное санитарное состояние и прекратить смертность. Сказал также, что этот новый его помощник во всем должен быть его правой рукой. Ваня Черный, как его звали, сказал, что он во всем поможет и что при нем ни одна тряпка не пропадает.

В своем медицинском дневнике после записей, которые вел Лева на различные медицинские темы (травмы, поносы, пневмония, туберкулез), было записано:

«19 февраля 1936 года. Итак, колонна 19. Вшивость 100 %, территория загрязнена, умывальников нет. Приступили к оборудованию амбулатории, стены переставлены. Посетил карцер. Мой день: в 6 час. утра проверяю завтрак, в 7 часов — развод. С 8 часов — обход бараков и стационара, с 11 до 13 дневной прием; с 13 до 14 часов обход, карцер и различные вопросы быта, с 18 до 19 час вечера — кухня, санбеседы в бараках, с 19 по 22 — прием в амбулатории, с 22 до 24 час — самообразование. Начальник санчасти меня за зону в баню не выпускает, а нужно наблюдать за дезинфекцией. Подводу за дезосредствами не направляют. Клопов как будто нет — новые здания. Проектирую стационар на 20 коек. Развито членовредительство — искусственных ожогов уже три случая. Симулируют сифилис искусственными язвами. Нужно созвать санпятерку, но сегодня прибывает агитбригада».

Лева работал, не щадя себя. С урками, которые приходили просить освобождение, ему было не трудно. Стоило санитару Ване Черному зыкнуть, и все покорно умолкали. Но Лева старался быть справедливым и всех больных, резко ослабших, освобождал. Никто не упрекал его за большое количество освобожденных. Начальство понимало, что нужно прекратить смертность.

Топчанов, коек не было. Лева попросил плотников напилить чурбаки и к ним в горизонтальном положении прибивать доски. Получался очень низкий топчан, но все-таки на нем можно было разместить постель. Матрасные наволочки набили сеном с коне-базы.

Всех резко истощенных, туберкулезников, всех, кому смерть смотрела в глаза, Лева клал в стационар. И за короткий срок смерть отступила. Уже 5 марта (1936 г.) Лева записал:

«Вшивость 5–7 %. Это было достигнуто поголовной стрижкой. Стригли

не только в банях, но и в бараках, и во время амбулаторного приема. Санобработки проводились одна за другой. Но все же достичь полной ликвидации вшивости сразу не удалось. Какие причины? 1. Не все сдают в дезинфекцию; 2. Где моются, там и раздеваются; 3. Гниды сохраняются на небритых волосатых частях тела». На территории колонны стало чисто, появились умывальники. Лева часто обращался к начальнику колонны и требовал улучшения бытовых условий. По утрам его вызывали в штаб, и он сидел около селектора — аппарата, через который начальник санчасти Горно-Шорийских лагерей вызывал всех фельдшеров и врачей колонн и они докладывали о заболеваемости и о своих требованиях. Это было очень удобное утреннее совещание. Находясь у селектора, можно было слышать, что говорят работники, находящиеся друг от друга на многие сотни километров, и слышать решения, которые сразу же принимал начальник санчасти.

Начальник санчасти обещал Леве скоро приехать. Для того, чтобы упорядочить вопрос о слабосильных, истощенных заключенных.

Приехавшая бригада в колонне задержалась. Через ее работу и выступления начальство надеялось воздействовать на самый отрицательный контингент, собранный сюда из всех прочих колонн, и приучить их к труду и порядку. Вот хотя бы матерщина, она пропитывала здесь буквально все. Встретятся ли утром два друга, и, радостно поздоровавшись, они непременно каждое слово своего дружеского разговора приправят самой отборной матерщиной. Если же ссора или недоразумение, то мат принимает двухэтажные и трехэтажные формы и всевозможные змеиные извилины, на которые только способен язык.

Случайно Лева попал на репетицию агитбригады, куда пришел проведать своего близкого друга Жору. Один из актеров был одет старушкой — в платке и в очках.

Старушка поучает здоровенного парня с киркой и ломом, чтобы тот трудился без матюков. Парень соглашается и, подхватив старушку под руку, пускается в пляс. Оба напевают:

«Матюки, матюки, всюду слышны матюки, снизу, доверху, кругом, — всюду кроют матюом».

Лева с Жорой вышли на крыльцо. Чудный прекрасный воздух. Запахи леса, сосны и пихты…

— Вот видишь, Лева, «протаскивают» этот мат, люди будут смеяться и уже смеются, когда видят бабушку, поучающую не ругаться. И после этих поучений та же ругань будет продолжаться. Ведь артисты, большинство их из Москвы, сами не могут обойтись и один час, чтобы не выругаться. Да, действительно, как говорит Писание, «язык неудержимое зло, он исполнен смертоносного яда…» и — «язык укротить никто из людей не может».

— Да, я помню эту замечательную главу из Писания Послания Иакова, — сказал Лева. «Язык — небольшой член, но много делает. Посмотри небольшой огонь, как много вещества зажигает; и язык — огонь, прикраса неправды. Язык в таком положении находится между членами нашими, что оскверняет все тело и воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны». Я вот своему помощнику-санитару Ване Черному сколько раз говорил: «Не матерись», а он отвечает: «Не могу. Всю жизнь ругаюсь, стараюсь, но ничего не выходит».

— Не наша агитбригада, а Евангелие нужно бедным павшим людям, — сказал Жора. — Никакое искусство, ни литература, ни наша музыка — не могут переродить павшего человека. Христос нужен на этом дне человеческого разложения, горя и страдания.

— А как мы можем сказать им о Христе? — сказал Лева, вопросительно смотря на Жору.

— В наше время не приходится говорить. Всякая беседа о вере считается контрреволюционной агитацией и жестоко карается.

— Мы только своей жизнью, добрыми делами можем нести светить окружающим.