В исключительных обстоятельствах
Шрифт:
Елена отвечала не совсем уверенно:
— Попытаюсь... Только... Ведь по части конспирации у меня никакого опыта. Разве что паспорт поможет... Меня вроде бы приняли за немку.
Все обошлось наилучшим образом, и челночные операции отряд — город участились. Началось с перевода захваченных партизанами документов, а затем доследовали более сложные и опасные задания.
Обер-лейтенант слов на ветер не бросал: Генриетту Миллер взяли на работу в городскую управу. Она получила доступ к важной информации. Этому в немалой степени способствовала опека Шульца. Правда, он переехал на другую квартиру, но оставался по-прежнему
В городской управе на нее обратил внимание агроном Павлищев, слывший сердцеедом. Под каким-то предлогом он заявился в дом и стал недвусмысленно намекать на свои возможности облагодетельствовать маму, сына, а заодно и старушку. Изысканностью манер сей господин не отличался и после первой рюмки — пришел во всеоружии: французский коньяк, закуски — попытался обнять фрау Миллер. Звонкая пощечина несколько охладила пыл.
— Бог ты мой, необузданная плоть. Что с ней поделаешь? Вы уж простите, фрау, умоляю забыть о случившемся. Будем друзьями, просто друзьями, согласны?
Елена попросила уйти.
— Удаляюсь, — нараспев продекламировал Павлищев, подобно плохому герою-любовнику на сцене. — Удаляюсь с надеждой на милость и снисхождение.
Через несколько дней он снова заявился. Выгнать Елена не решилась, тем более, что на сей раз Павлищев держал себя чинно, пристойно, соблюдая дистанцию: пил чай, вел умные разговоры, вспомнил почему-то «Овода», а с романа Войнич переключился на «Войну и мир» и многозначительно заметил, что покорить русский народ еще никогда и никому не удавалось.
— И не удастся! — патетически воскликнул гость, в упор глядя на Елену. Она выдержала взгляд и никак не прокомментировала суждения агронома местной управы.
Шло время, Павлищев зачастил к Генриетте Миллер. Он приносил Герману сласти, бабушке и маме сахар и масло, а соседкам обильную пищу для злословия.
— Генриетта-то приворожила... Да и не осудишь, мужики-то нынче на вес золота.
Приворожила... Никто не подозревал, что красивая молодая женщина, выдававшая себя за дочь расстрелянного, русскими крупного немецкого инженера, вела сложную и смертельно опасную игру. «Приворожила» она и Шульца и Павлищева одновременно. А Павлищев, желая как-то объяснить начальнику свои частые визиты к Генриетте Миллер, убеждал его: «Береженого бог бережет... Надо получше присмотреться, можно ли доверять?..» И Шульц одобрительно кивал: «Да, да, дополнительная проверка не помешает...»
Елена выдержала это испытание. Шульц стал с еще большим доверием и симпатией относиться к «милой фрау Миллер». Игра шла своим чередом. Казалось, ничто не могло вызвать подозрения начальства. Тем не менее, тревога не покидала Елену, тревога за себя, за сына. И последние дни она жила в смутно-тревожном ожидании чего-то страшного.
В тот день она поздно вернулась с работы и прилегла отдохнуть. Герман играл в саду, старушка возилась на кухне. Елена уснула. Ей казалось, что она проспала бог весть сколько, а прошло лишь десять минут. Она проснулась в холодном поту — ей приснился
Елена поднялась с постели обессиленная. Растревоженная память не отпускала образ любимого человека. И Бухарцева сделала то, что давно задумала, — написала письмо в надежде, что через связного партизанского отряда его удастся переслать на Большую землю брату, а тот найдет способ переправить в Москву на довоенный адрес Рубина. И будь что будет... Если жив — получит от нее весточку...
«Дорогой, любимый Захар...»
Длинное, сумбурное письмо полно нежной любви и тревоги за него, за себя, за сына, о котором отец еще ничего не знает. В конце приписка:
«Хочу быть оптимисткой, но не могу не думать о том, что ждет каждого из нас на войне. Я ведь тоже на фронте, только невидимом. Высылаю вместе с этим письмом фотокарточку нашего сына, Германа, и вот эти строки, адресованные ему. Не удивляйся, не считай меня взбалмошной бабой. Если погибну я, а ты останешься в живых и судьба сведет тебя с Германом, пусть он прочтет строки, написанные любящей матерью, которой не страшно умереть, если она будет уверена, что сына ее ждут счастье, радость...»
...Уже смеркалось, когда в лесу, в условленном месте и в условленный час, она встретилась со связной. Елена передала перевод нескольких фашистских документов, сообщила, что завтра утром из тюрьмы группу заключенных повезут в областной центр, и вручила конверт с письмом.
— Попроси комиссара отправить как-нибудь на Большую землю. Ведь летают же связные самолеты. Очень нужно...
— А адрес? Ты же адреса не написала!
Елена ахнула — забыла второпях. Что делать? С собой ни карандаша, ни авторучки. Бежать домой и снова вернуться? Опасно. Скоро комендантский час, и вообще... Нельзя задерживаться и задерживать связную...
— Так что же делать, тетя Лена?
— Адрес я передам в следующий раз. А пока... Отдай комиссару как есть...
Домой Елена не вернулась. Ее тело нашли в лесу, о чем и доложили комиссару. На место происшествия тотчас же примчался Шульц. Не надо было быть криминалистом, чтобы установить -- убита выстрелом из пистолета.
Кто убил и за что — осталось тайной. Расследование еще продолжалось, а к Евдокии Ильиничне пришли от Шульца, чтобы забрать мальчика. Старушка кинулась было с кулаками: «Не отдам», но поняла — сопротивление бесполезно. На сборы дали три часа.
Вещи малыша уместились в небольшом мешочке, на дно которого легла подаренная старушкой курточка умершего еще до войны внука. Елена сама смастерила потайной кармашек. Ее жизнь в оккупированном крае сложилась так, что в любой момент можно было ждать трагического конца. И Елена была ко всему готова. К потайному кармашку пришила белый лоскуток и на нем чернилами крупно вывела все самое необходимое, что людям надо знать о малыше.
Бухарцева не боялась думать о том, о чем человек, пока он живет, задумываться не желает. Смерть! Она подстерегала ее сейчас на каждом шагу, каждый раз, когда шла на свидание со связной, когда являлся к ней пьяненький агроном. Но так хотелось верить, что недалек тот час, когда придет сюда советский солдат, и ее Герман, сын войны, попадет в заботливые руки родного отца. Этому, увы, не суждено было сбыться...