В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации

Ферро Антонино

Выдержав минутную паузу, пациентка ответила: «Знаете, мой муж решил испортить нам отдых, взяв с собой отца и мать. Меня ожидает скучнейший отпуск».

Интервенция в переносе вызвала к жизни скучных и серьезных персонажей — «мать» и «отца».

Я говорю, что не знаю, какой «костюм» надевать для нее, она всегда недовольна: если расслабляюсь, оскорбляется, а когда становлюсь серьезным, скучает. Она отвечает, что мне нужно найти себе костюм в полоску и тут же добавляет: «Я думаю о том, что мы еще окончательно не решили, поедут его родители или нет. И потом, Сицилия⁴² и правда красива, там яркие краски и, конечно, все цветет».

Сеанс продолжается, но мне важно было показать, как

в поле появляются персонажи, выражающие проблемы самого поля. Здесь проблема выражения теплых чувств, невоздержанности, ригидности контейнера. И тут есть над чем поработать с помощью трансформаций, которые будут активироваться в поле.

Трансформации в галлюциноз

Отсылаю читателя к главе 2, где я уже упоминал о том, что аналитик постоянно рискует невольно произвести трансформацию коммуникации пациента в галлюцинозе. «Представления, лежащие в основе галлюциноза, отличаются от таковых в области приемлемой фрустрации. [...] Конфликт этот можно описать как противоборство относительных сил трансформации в галлюцинозе и трансформации в психоанализе» (Bion, 1965).

Нарративные трансформации

Я говорил о них в главе 3. Коррао (Соrrао, 1991) очень подробно описал их в своей фундаментальной работе, где он говорит, что истина «не относится к событию, а присуща нарративной конструкции»; истина — это «структура субъективного опыта, а не характеристика объективного описания». Коррао также подчеркивает, что эпистемология, основанная на принципе неопределенности, возможно, является результатом этической эволюции человека по мере того, как усиливается его готовность к отказу от своей заносчивости, от своего когнитивного высокомерия.

Глава 5

Тупик

Гензель, Гретель и ведьма в печи

Для краткости изложения я не буду рассматривать классические концепции аналитического тупика, а, отослав читателя к прекрасному обзору Этчегоэна (1986), где обсуждаются, в числе прочего, сходство и отличия тупика от негативной терапевтической реакции и «переворота перспективы», перейду непосредственно к рассмотрению подходов, более близких к моему видению проблемы.

Согласно Баранже (1961–1962) и Баранже и Мому (1983), тупик в определенной степени рассматривается как явление физиологическое — как защитный бастион, периодически проявляющаяся «слепая зона» пары, относительно которой аналитику необходимо соблюдать дистанцию с помощью «второго взгляда», позволяющего ему определить, описать и рассеять этот феномен, возникший при его собственном участии.

Таким образом, вырисовывается ситуация постоянного взаимного перехода между развитием, способствующим продвижению пары, — защитным бастионом — вторым взглядом — новым развитием и т. д. Если бастион долгое время не распознается, ситуация заходит в тупик (Baranger, Baranger, 1964).

Другой интересный подход к проблеме тупика — это введенное Стайнертом (Steinert, 1987) понятие «организации», формирующейся как место, в котором пациент ищет убежища от слишком интенсивных персекуторных или депрессивных тревог. Если таковые не распознаются даже при долгой работе контрпереноса, как это подробно описывает Стайнерт, то возникает ситуация застоя.

Я бы рассматривал «организацию» скорее как проблему пары, как свидетельство образования некоей общей для пациента и аналитика области, в которой они находят укрытие от персекуторных или депрессивных тревог, немыслимых для обоих, по крайней мере, в настоящий момент.

Сказка о Гензеле и Гретель, на мой взгляд, хорошо подходит для описания того, что происходит между двумя психиками, застрявшими

в тупике, где они оказываются защищенными от риска столкновения со слишком бурными эмоциями.

Запертых в клетке Гензеля и Гретель откармливают, пока они не станут достаточно жирными, чтобы их могла сожрать ведьма. Время от времени ведьма просовывает руку в клетку, чтобы проверить, насколько они раскормлены, а Гензелю приходит в голову мысль подсовывать ей для ощупывания обглоданную куриную косточку, чтобы ведьме казалось, что дети еще недостаточно разжирели и не готовы к тому, чтобы быть съеденными. Здесь описывается избегание опасности, клаустрофилия — клетка, спасающая от поглощения неконтейнируемыми тревогами, отщепленными вовне клетки (и таким образом оказывающимися неосмысленными и неразделенными).

Но в сказке наступает момент, когда «ведьму» можно бросить в печь и поэтому — в случае тупика — открывается возможность того, что -элементы, вызывающие страх как неметаболизируемые, смогут найти -функцию (печь), способную их трансформировать в мысли.

Другой пример, отсылающий к проблематике тупика (и патомимии, когда болезнь гарантирует избавление от слишком тяжелых тревог преследования, как это было у пациента, который предпочел заболеть, чтобы не обсуждать свою «депрессивную тревогу», стоявшую на пути к выздоровлению (Money-Kyrle, 1977), дается в рассказе об Улиссе, получившем приказ взять в руки оружие и отправиться в Трою. Посланники Менелая застают Улисса пашущим песок на берегу моря, как если бы он сошел с ума. Тогда послы, решив проверить, действительно ли он сумасшедший, кладут под плуг маленького Телемака, — и Улиссу ничего не остается, как прекратить пахоту, обрести здравый смысл и отправиться на войну.

«Войну» как единственный путь (и условие) выхода из «клетки» любого тупика мы находим и в «Волшебной горе» Томаса Манна, где описывается постепенное нарастание удовольствия от болезни, заботы о себе и лечения незабываемого героя Ханса Касторпа, которого вспоминал мой пациент Карло.

Я предполагаю, что такое поведение как способ функционирования пары встречается в анализе гораздо чаще, чем кажется, и иногда из-за этого анализ прекращается (хотя как раз на этом этапе во многих случаях анализ мог бы как раз возобновиться). Именно в подобных ситуациях анализ создает клаустрофилическую клетку (Fachinelli, 1983), охраняющую пару от таких примитивных и отщепленных психических аспектов, которые «страшнее войны» и способны к полному «захвату», поглощению, переполнению психики. Поэтому сохранить статус кво такой клетки (вспахивание прибрежного песка или идеализированное лечение на заколдованной горе) кажется предпочтительнее, чем конфликт, деструктурирование или страшная встреча с архаичным содержанием психики (ведьмой).

Поэтому тупик можно рассматривать и как время ожидания, когда пара приобретает «оснащение» для рискованного продолжения эксплицитной работы.

Поэтому трудно возложить ответственность за эти события на того или другого участника пары — скорее, это ситуации, в которые глубоко вовлечена психика обоих участников.

Для выхода из застоя неудовлетворительными оказываются все интерпретации, относимые к пациенту, а не к паре в целом, и возлагающие на него ответственность за происходящее (интерпретации мазохизма, вины, атаки на рост, перверсии, зависти и т. п.). «Никогда не встречал исследований неудержимого страха, который может охватывать терапевта», — говорит Бион в одной из «Дискуссий» (1978). Находить выходы из таких ситуаций можно, только признавая и перерабатывая такие ошибки (ошибки психики аналитика — не только под влиянием его собственных архаичных зон, но и зон, отвечающих на материал пациента), а не используя слишком ригидные модели интерпретации в качестве защиты от страха, паники, преследования.