В каменном чреве Нью-Йорка
Шрифт:
Первая – господин Кузьминский устроил акцию «Мне скучно». Через русские газеты приглашал всех в свой подвал. Я была приглашена помочь с оформлением. Акция выглядела так: в дальнем углу помещения, все стены которого занавешены чёрным -чёрными пластиковыми мешками; на широченной тахте возлежит голый Кузьминский… У него на животе и на груди выведено «Пошли вы все на х…» и прочая матерщина. Рот его заклеен липкой лентой, а пенис – засунут в шланг, уходящий другим концом в добытый откуда-то бездействующий писсуар. За дверью люди, пришедшие посмотреть «акцию», очередь. Над дверью прикреплены весы, каждый входящий должен положить на весы три доллара – такова такса. Вошедший проходит к Кузьминскому, а в это время его жена по прозвищу «Мышь» (очень удачное прозвище, кстати) снимает происходящее на видео. Поскольку я участвовала
Вторая трещина: После очередной выставки (следующей после женской) у К.К.К. остались мои работы, их пора забирать. Кузьминский звонит мне и говорит: «Ты одна за работами не приходи. И даже если моя Мышь тебе скажет приходить, ты одна не приходи, а возьми в провожатые кого-нибудь, ну подружку там, дочку ли… Понимаешь?» «Не понимаю. Что будет, если я приду одна?» «Если ты придёшь одна, я тебя вые…» «А-а, хорошо, приду не одна». В назначенный день приехала на его Брайтон, отыскала отделение полиции и обратилась к полицейским с просьбой проводить меня к нему. Сначала полицейские подумали, что я прошу помочь вернуть мои работы, которые он не отдаёт: «Не имеем права…» Но когда я им объяснила, что дело лишь в том, чтобы выполнить его наказ буквально, т.е. прийти не одной, иначе… они рассмеялись и согласились: «Ок. Вот, освободимся и съездим». … Приехали. Звоним в дверь К.К.К. Его голос за дверью: «Кто там?» Я: «Это я…» Открывается дверь, на пороге Кузьминский в широко распахнутом халате, мужское достоинство наружу. Увидел полицейских, перемениля в лице, смутился, запахнул халат, засуетился: «Сейчас, сейчас, я принесу её работы…» Полицейские, в ожидании разглядывают коллекцию оружий, висящую над его изголовьем: «А вы разве не знаете, что может быть за хранение оружия?» Он: «Ой, да это же коллекционное, всё старое…» Вышли мы из его подвала, сели в машину, смеёмся. Один полицейский говорит: «Я решил стать художником» Другой: «А я – артдилером!» «Ха-ха-ха!» …Потом Кузьминский проклинал меня как мог. Однажды встретил на каком-то открытии, был с собаками, подошёл ко мне и стал выкрикивать всяческие ругательства, а собаки – ластиться, рады встрече. Это было смешно, хоть слушать его брань – не смешно.
Третья трещина – год 1990. А.Очеретянкий и В. Меламед – издатели литературного журнала «Черновик» – попросили меня написать в журнал о Ситникове. Я говорю им, не лучше ли попросить Кузьминского? Он был близко знаком с Василием… Ребята говорят: «В том-то и дело, что Кузьминский захочет написать о нём. Но он напишет всё матом. Поэтому мы просим тебя. А когда К.К.К. предложит свои услуги, мы скажем, что уже написано, именно Коваленко». Так и вышло. Опубликовали мой материал о Ситникове, и нашей дружбе пришёл полный конец. К.К.К. послал в «Новое Русское Слово» отзыв негативный о прочитанном в «Черновике», обо мне как о «деревенщине» и «кликуше». Но там эссе его не приняли, отписавшись «авторитет Коваленко непререкаем». Тогда он переслал свой текст-пасквиль Очеретянскому, и Очеретянского больно задели слова К.К.К.: «Журнал издаётся авторами, у которых на двоих одна извилина.» Я утешала Очеретянского: «Саша, не расстраивайся, я отдаю тебе мою половину извилины!»
И Кузьминский же, то есть К.К.К., при всей его нелепости, тщеславии, был магнитиком, который притягивал людей и новинки русской культуры. Он отличный поэт. Им написана серьёзные работы. Он автор и издатель антологии русской современной поэзии «Голубая Лагуна», автор стихов и эссе.
В истории он оставит свой след.
P.S. Оставил. (К.Кузьминский умер в мае 2015г.)
Альфредо
(Хроника
1995
Сентябрь. Приснился человек – высокий, красивый, темноволосый человек с глубокими чёрными глазами…
Октябрь. Поднимаясь пешком – для физической формы – на четвёртый этаж Художественной Лиги, и минуя выставочный зал на втором этаже, увидела среди толпы Человека с Глубокими Чёрными Глазами. Спешила в свой класс, пошла дальше, выше, не совсем уверенная в том что видение было наяву.
Ноябрь.И вот, представляете, вхожу я в Лигу, и снова вижу Его! На этот раз в холле на лавочке. Очень красивый, с глубокими чёрными глазами. Рядышком с пуэрториканкой Франсис – студенткой класса анатомического рисунка. Движимая очарованием cентябрьского сна и октябрьского видения, приблизилась к парочке и спросила, сама его так и спросила:
– Как вас зовут?
Франсис любезно перевела мой вопрос на испанский, и Человек из Сна в ответ пропищал:
– Альфредо…
Вот этого мой сон не предвидел. Хмыкнув, я отошла. А всё же… Как он красив.
***
Оказывается, он натурщик в Лиге. Или модель, как принято здесь говорить. Вон, спешит в шёлковом халате в класс.
Декабрь. Большой перерыв. Сижу в кафетерии упомянутой Лиги.
K столу моему подходит прекрасный Альфредо, на ломаном английском просит разрешения присесть рядом. Я конечно разрешаю, место рядом свободно.
– Я извиняюсь, что до сих пор с тобой не заговаривал, просто я не знал английского языка, ходил на курсы. Вот, теперь мы можем говорить. Кто ты, откуда? Ты меня понимаешь? Do you understand me?
– Понимаю. Из России. Я художник и писатель. А ты?
– Soccer player*(*футболист, как оказывается). Do you understand me?* (* Ты понимаешь меня?)
«Soccer player»? Я не понимала что это, но сказала «да».
– Да… Это интересно.
– А ты, принеси…
Тут он, взглянув на часы на стене кафетерия, убегает: перерыв кончился.
Декабрь же. Он позирует для портрета в классе живописи, где я монитор. На нём ярко-красная рубашка, ему к лицу, к его чёрным волосам. Преподаватель просит его убрать волосы в пучок, Альфредо обращается ко мне за помощью, подаёт резинку. Я беру в руки резинку и гриву его чёрных волос – шёлковые, даже скорее атласные, блестящие, выскальзывают из рук, рассыпаются по плечам – никогда не встречала таких прекрасных и таких непослушных. Связала кое-как.
После класса, пришли в Центральный парк что рядом с Лигой, приземлились на огромный камень у входа. Прихлёбывая кофе из бумажного стаканчика, Альфредо рассказывает о себе. Отец американский индеец, мать испанка. Родился и жил в Эквадоре, в Кито, отец преподавал в университете («Что преподавал?»), где Альфредо учился. («На футболиста?» – но молчу, слушаю.) Bстретил Елену – балерину из Швеции, она его увезла в Швецию. Там он разошёлся с Еленой и спустя годы женился на оперной певице Марии. Потом разошёлся с Марией и приехал в Нью-Йорк. Может быть, найдёт модельное агентство, и будет fashion model, моделью для моды на одежду, для какой-нибудь фирмы типа Карл Лагенфельд и пр., там хорошо платят, не то что… «Ты меня понимаешь?» Ему пятьдесят, но ведь он в хорошей форме. («Согласна, вижу».) Нет ли у меня связей? Вот его фото, где он в индейском облачении, а вот headshot* (*головной портрет). Но сейчас важно, очень важно, добиться получения грин карты* (*резидентская карта США).