В каждом молчании своя истерика
Шрифт:
– А я?
– Ты тоже, конечно! Будь другом, сходи за клубникой.
– Где я тебе сейчас найду клубнику? Поздно. Да и спиртное уже не продают.
– Вот и я говорю. Главное в мужчине – это чувство юмора. Если его нет, то и с остальными беда.
– Часто время измеряется отсутствием одного человека. Иногда бывает настолько хреново, и дело даже не погоде, не в головной боли, такое состояние, будто в его отсутствие мне не хватает своей собственной кожи, чтобы согреться. Ты знаешь, я хочу жить с ним.
– Зачем?
– Зачем, зачем. За забором, за которым он будет полностью моим. Можешь мне объяснить, почему,
– Это от бедности внутреннего мира.
– Чем же его обогатить?
– Любовью.
– То есть тогда мужчина будет приходить чаще?
– Нет, тогда он придет и останется… Ляжет на диван, включит телевизор, попросит приготовить ужин, и скучать тебе уже не придется.
– Ты про отца?
– Нет, я в общем, – Лара подошла к окну и посмотрела в него, будто хотела спросить разрешение на откровенность. Она давно заметила, что откровенничать с дочерью, стоя к ней спиной, всегда было легче. – Иногда очень хочется послать, пока подбираешь нужные слова злость куда-то проходит. Вместо: «Пошел ты…» говоришь: «Ты можешь перезвонить мне позже». И так всю жизнь, пока не встретишь любимого человека, от которого тебе не надо скрывать свои эмоции.
– Я тебя люблю, мама.
– Неожиданно, я бы даже добавила – необдуманно.
– Почему?
– Потому что я тоже тебя люблю. Странно говорить это, после всего что мы с отцом на тебя вылили. – достала Лара сигарету. – У тебя есть зажигалка?
– Можешь прикурить от моего сердца, – улыбнулась дочь, слизнула рукой с полки зажигалку, которую недавно завела, и поднесла к сигарете Лары. Та затянулась:
– Как говорила одна моя подруга, надо научиться сдерживать чувства. Иначе обязательно найдется какой-нибудь лихач, который возьмется ими управлять, не имея на это никаких прав. Жизнь женщины – зачастую это дорога от одного мужчины к другому.
– А если мужчина один, как у тебя?
– Значит, вокруг него.
– Замкнутый круг?
– Цикл.
– Как же разорвать это скучное кольцо?
– Не зацикливаться.
– Мне кажется теперь: я никогда никому до конца не смогу быть предана, только по одной причине – чтобы не предавали, – Фортуна тоже достала сигарету из пачки, понюхала, но курить не стала.
– Если женщина говорит «никогда», значит, это обязательно случится вновь, – выпустила вверх облако дыма Лара.
– Когда люди говорят о чувствах, они вспоминают о велении сердца, что то якобы почувствовало волнение в море любви и забилось чаще в надежде к кому-нибудь пришвартоваться. Чтобы мое чаще, теперь уже никогда, оно же не швейная машинка чтобы строчить бесконечные кружева отношений. Оно уже слишком мудрое и знает, что могут и отшить. Потом сиди штопай, вручную, иголкой свою нервную систему.
– Может подлечим ее чаем с малиновым вареньем? – открыла мать окно и выбросила окурок в клумбу, где уже сложили головки осенние цветы.
В воскресенье Фортуна любила встать попозже, принять ванну, заварить себе кофе и ходить по дому голой, пытаясь всем своим видом разбудить его, мужа, который просыпался еще позднее.
– Мы опять с тобой проспали все воскресенье, – села она рядом с ним на постель, гладила лицо ладонями, помогая прогнать сон.
– Не печалься. Главное, не проспать друг друга, – сгреб он ее в охапку своих крепких волосатых объятий вместе с ворохом хлопка.
– Ты всегда знаешь, чем меня воскресить, – тонула она в стихии.
– Окно открыто. Ты не простынешь?
– Нет. Если ты перестанешь так часто махать
– Где ты так наловчился?
– Чему?
– Стягивать трусики пальцами ног.
– Ты думаешь, это особый дар?
– Нет, я надеюсь, ты мне их вернешь.
Теплое кресло из кожи вздохнуло и опустело, ручки исчезли, ножки ушли, изголовье осталось без мыслей.
– Ты куда?
– Я в ванную, – покинула она мое тело. – Кстати, ты не помнишь, приняла сегодня антидетин? – взяла она в руки упаковку с противозачаточными таблетками.
– Я не видел, чего ты так засуетилась?
– Действительно, чего это я? Тебе же воспитывать.
– Доверяешь?
– Ты мне цветов не даришь, хоть я тебе подарю.
– Ты уверена, что это будут цветы?
– Абсолютно, – просочилась она в ванную, оставив меня наедине с комнатой. Здесь я чувствовал себя в безопасности, так как эта комната была пропитана, согрета теплом женского тела, будто она и была той самой рубашкой, из которой Фортуна только что вышла. Ее не было ровно вечность, потому что за это время обои на стенах постарели, мебель обветшала, потолок облупился, потому что у меня было достаточно времени, чтобы всмотреться в окружающий мир.
– Не скучал? – наконец, вышла она, объятая свежестью. – Почему-то мне кажется, что тебе сейчас было одиноко без меня.
– Да, очень.
– Сейчас я это исправлю, – подошла она к окну, отдернула тюль и села за пианино, которое находилось рядом с окном. В комнате закружилась веселая полька из школьного выпускного экзамена. Некоторое время я любовался на ее стройную спинку, из-за которой то и дело выбегали и уносились обратно по клавишам пальцы, будто их распирало любопытство взглянуть на голого мужчину. Потом я поднялся с постели, подошел сзади и начал щекотать Фортуну под мышками. Она засмеялась, а вслед за ней и клавиши, сбившись с ритма. Я накинул на нее вуалью прозрачную занавеску. Фортуна завернулась в нее и тут же поменяла трек на «Свадебный марш». Воздух неожиданно стал в комнате торжественным и многообещающим. Я сорвал цветок, у гортензии, что улыбалась в горшке, и вручил ее Фортуне.
– Ты с ума сошел?
– А ты не знала?
– Это ты, дорогой?
– Да.
– Что звонишь так поздно?
– Почему поздно?
– Я уже замужем.
– Ты по этому случаю набралась? – пытался я затронуть самое здоровое из ее чувств – чувство юмора.
– Лучше бы я надралась в баре, одна, чем здесь с наряженной сворой чужих людей. Знал бы ты, какая здесь скука. Забери меня отсюда. У меня тактильное недомогание. Мне хочется тебя трогать. Я здесь сохну, у меня все зудит. Будь моим кремом, я разотру тебя по всему телу.
– Зацепила. Когда я далеко от тебя, понимаю только одну вещь, нет две: праздник – когда ты рядом, счастье – когда на коленях.
– Стою или сижу?
– Черт, ну что я могу сделать? – осязал я, что сейчас начнется. Однако никогда не чувствовал себя виноватым, за то, что был старше Фортуны на двадцать лет. И когда дело доходило до крайней точки кипения, то есть скандала, часто слышал такие слова: «Мол, ты попробуй найти такую же дуру (как будто дур кто-то ищет, и я как будто искал). Я молодая и красивая, способна на многое и могу уйти в любой момент, только скажи». Я обычно в таких ситуациях молча осознавал, что причина не во мне, это дерьмо кипит, обида на кого-то. Она где-то там внутри будет сидеть, как отравление, как избыток вчерашнего алкоголя. Всем своим видом я говорил: «Выблюйся в тазик моего терпения, пусть тебе станет легче».