В когтях германских шпионов
Шрифт:
— Я не смею интересоваться целью вашей поездки. Но разве только в силу крайней необходимости можно рискнуть…
— Вы думаете, опасно? — спросила Тамара.
— Во всяком случае — рискованно! И хотя главные силы германцев, да и то небольшие, находятся в Калише, но какой-нибудь кавалерийский разъезд может вам повстречаться… Не дай бог, если попадется к ним, этим бандитам, в руки одинокая женщина. Я, во всяком случае, не советовал бы.
— Но мне известно, что именно эта деревня занята нашим кавалерийским отрядом?
— Это
Холодком тревоги обвеяло Тамару. Неужели надо быть готовой ко всяким случайностям?.. А она была так уверена…
Седоусый пан отечески посоветовал ей вернуться назад в Варшаву.
— Я должна поехать! Должна непременно! — горячо сказала Тамара, думая: "Ни за что!" Ни за что на свете не вернется она! Это было бы непростительным малодушием. Она увидит его, непременно увидит, потому что для неё весь смысл, все радости в этой встрече…
В одном лишь каялась… Зачем не послушала коменданта, предлагавшего конвой из двух осетин? Что делать? Позднее сожаление всегда бесплодно…
Вот наконец и станция, где она выйдет. Седоусый пан, выразительно пожелал счастливого пути, кликнул в открытое окно носильщика и сам передал ему вещи княжны.
Тамара осталась ждать в единственной грязной комнатке "для пассажиров первого и второго класса", с графином воды и зеркалом, искажающим немилосердно всех, кто отваживался, в него заглянуть.
Носильщик побежал на деревню искать подводу. Прошёл битый час, показавшийся Тамаре вечностью, — так уныло ползло время в этой комнате с пустым, пожелтевшим графином и тусклым зеркалом.
Слава богу! Задребезжали колеса по камням станционного двора. Вспотевший носильщик прибежал за вещами.
— Есть, проше пани… Досконала фурманка, але хце десенць рубли…
— Хорошо, я ему дам десять рублей… только скорей!..
"Досконала фурманка" жиденькой, дребезжащей подводой оказалась. Пара клячонок, худых, маленьких, в веревочной упряжи. Маленький старичок в белой свитке и с небритой седой щетиною сухого, обветренного лица.
— Знаешь дорогу?
— А як же. Бардзо добже вем! — закивал головой старичок.
Сидеть пришлось, вытянув ноги. Сено, сбиваясь под ковровой попоною, опускалось ниже и ниже. На ухабах Тамару подбрасывало, и то и дело приходилось хвататься руками за борты "возечка".
Но все эти неудобства скрашивались ясным осенним днём, чистым воздухом и манящим простором далеко бегущих полей. И тихо так, славно кругом… И верить не хотелось, что где-то близко воюют люди, убивая друг друга из пушек и ружей.
И вся унеслась туда, вперёд Мара. Как хорошо любить и с трепетом ждать встречи, после такой долгой разлуки. Вот будет ему сюрприз!..
Она перечитывала на память набросанные карандашом строки… Теперь они переживут их вместе,
А старичок, вежливо спросив: "Пани позволит"? — натянул верёвочные вожжи и раскурил трубочку. И опять затарахтела вдоль пыльной дороги подвода, и сизый дымок носогрейки таял в прозрачном воздухе…
Где-то вдали, на пригорках, словно заворожённые, стояли молча усадьбы, поднимаясь крышами и трубами над густой зеленью парка. Гигантскими насекомыми на задних лапках, насторожившими усики, чудились ветряные мельницы.
И — ни души… Ни одной живой души навстречу. Лишь в стороне от дороги наметится там и сям фигура пастуха. И медленно, плотной, грязно-серой массою ползут по буграм его овцы.
И чем дальше, чем ближе к "нему", — волновало девушку нетерпение. И поминутно спрашивала:
— Сколько осталось?
Возница мерил путь не верстами, а "милями", и это ничего не говорило княжне. Но вот они в пути уже около трех часов. И если даже эти маленькие лошадки плетутся самой мелкой рысцою, — конец путешествия близок.
Бежит за подводою облако пыли, мелькают одинокие придорожные вербы, с опавшими листьями, вросшими в землю стволами и пучком тоненьких, гибких ветвей.
Старик сделал затяжку, вынул изо рта свою носогрейку. И ткнув кнутовищем в пространство молвил:
— Недалеко, проше пани…
Впереди в какой-нибудь версте намечалась деревня.
— Это? — спросила Мара.
— Так есть!
— Скорей, голубчик, скорей… Прибавлю тебе…
Старик задёргал вожжами.
Стоял у дороги ветхий, покосившийся крест с деревянным изображением Спасителя в терновом венце. Фигура была когда-то раскрашена. Время, дожди и непогода смыли краску, и она осталась кое-где, полинявшая.
Сняв свою войлочную шапку, старик набожно перекрестился. А за ним и Тамара, с каким-то хорошим, свежим, вдруг прихлынувшим чувством.
Низ Распятия украшен был цветными ленточками, нитками чёток, засохшими венками из полевых цветов. Такое Тамара видела впервые… Какой-то наивной бесхитростной вдохновенной поэзией веяло на нее от Распятая.
Мимо… Остался позади ветхий, покосившейся, словно благословляющий всех путников, крест…
Тарахтит воз… Ближе и ясней вырисовывается желанная деревня… И оттуда навстречу несколько всадников…
Шибко-шибко забилось сердце Тамары… Вдруг он? Вдруг. Вот будет встреча! И она рисовала себе удивленное лицо, с некрасивыми резкими чертами, дорогое, прекрасное.
Воз и всадники все сходятся, взаимно приближаясь…
Старик повернулся к ней бледным лицом; трясутся губы.
— Моя дрога пани, то ж немцы!..
Мара застыла вся… И ледяной холод, струйками забегавший по всему телу, сменил недавнюю радость…
Всадники — шесть их было — двумя рядами неслись коротким галопом навстречу по дороге, вздымая пыль…