В когтях германских шпионов
Шрифт:
Кроме этих племянников и племянниц в столовой сходилась довольно разношерстная компания. Какие-то бесцветные чопорные дамы, какие-то жгучие брюнеты коммивояжёрского типа, бритые актеры, певицы. Пожилые господа необыкновенно солидного вида. Выскочившие из немецкого плена в чём попало беглецы Ченстохова и Калиша…
В каждом пансионе имеется свой комический элемент. И в пансионате г-жи Кособуцкой имелся таковой, в лице вечно суетящейся, провинциального типа, пожилой девы, которая, несмотря на свою девственность — по-видимому, ей это шло впрок, — отличалась изрядной
— Я только что узнала, всем нам грозит большая опасность!.. А может быть и смерть. Германцы со всех сторон обложили Варшаву, и пятьдесят цеппелинов будут бомбардировать город сверху… Бедная Варшава… Бедные мы!..
Сидевший против Зеленой опасности драматический артист Павловский, делая усилие, чтоб не расхохотаться, с невозмутимейшим видом перебивал свою визави:
— Пани, я должен сказать, что ваши сведения грешат неточностью…
— А я должна сказать пану, что получила эти новости из самых верных уст…
— Я не сомневаюсь, но вкралась одна ошибка. Не пятьдесят цеппелинов будут атаковать Варшаву, а сто двадцать восемь. Это самая верная цифра…
— Вот-вот я сама хотела сказать: сто двадцать восемь!..
На другой день:
— А вы знаете, мне сказали, что русским, французским и английским пленным живется чудесно у немцев! Кормят их — несколько блюд получают простые солдаты! Мяса и хлеба вдоволь!..
Павловский не оставался в долгу:
— Пани упустила одну подробность.
— Какую?..
— Вы забыли добавить, что каждому пленному солдату полагается в Германии бутылка шампанского…
— Вот-вот! А что вы себе думаете, я сама хотела сказать… Но пан Павловский всегда меня перебьёт… Пан Павловский что-то против меня имеет…
— А кто не хочет, — продолжал Павловский, — тем насильно вливают шампанское в рот…
Зеленая опасность не решалась ничего ответить. Может быть, это верно, а может быть, Павловский захотел посмеяться над нею? Такой уж народ — артисты. Свяжись только с ними!..
В конце концов, ее затравили, беднягу. Особенно стал изощряться над нею Мирэ:
— А вы знаете, австрийцы уже в Киеве…
— Не может быть!
— А германцы идут на Москву…
— Скажите, пожалуйста!
— Они задумали поход на Сибирь, чтоб соединиться с дружественными китайцами. Кавалерские отряды уже достигли Урала.
Ошеломленная помещица, не доев сладкого блюда, спешила к знакомым, чтоб сообщить им "самые последние новости".
Весело жилось в пансионате пани Кособуцкой…
30. Старые счеты
Да,
Тамара вспомнила, как они шли без оружия, под конвоем, по улицам Варшавы… И траурная, рассчитанная на мрачный эффект форма казалась лишней и жалкой и не только никого не пугала, наоборот, смеялись в публике при виде этих белых черепов, нашитых даже на рейтузы…
Здесь же, среди поля, всадники с карабинами, саблями, с опущенной на подбородок "чешуею", сообщающей лицам что-то походно-суровое, производят внушительное впечатление… В особенности если, выхватив саблю, они окружают остановившийся воз с двумя беззащитными пассажирами, девушкой и стариком…
Беззащитными?..
Княжна вспомнила ясно и четко про свой револьвер, отделанный перламутром. Именно, перламутром… И что такое в её руках эта безделица против шести вооружённых до зубов кавалеристов?..
Шести… Шестой — офицер…
Тамара еще не успела испугаться, как следует. Главный испуг в таких случаях — всегда впереди… И поэтому, с какой-то жуткой, цепляющейся крепко за что только можно уцепиться, ясностью, работала мысль…
Множество упрёков себе самой, и только себе!.. Тоскливое сожаление, самое тоскливое, потому что — непоправимо позднее… И безрассудством, сплошным, диким и глупым, выяснилась вдруг вся эта поездка… Надо было слушать коменданта, Сонечку, седоусого пана, а главное, себя, потому что все время ее мучило искусственно баюкаемое доверие к тому, во что нельзя верить…
Минуту назад она была вольной и гордой, все, решительно все, делая, что захочет…
Ах, как противно мигают сабли, близко так. И зачем?.. Зачем, когда все это ненужно…
Старенький мужичок, кинув свои немудрёные вожжи, думал кубарем свалиться со страху, но короткий, грозный окрик на чужом языке, свирепое чужое лицо, охваченное белой наборной чешуею, и старик, ни жив ни мёртв, затаился, а лиловые от испуга и возраста губы, клацая зубами шептали:
— Матка-Боска Цудовна, змилуйсе…
Внешность офицера показалась Тамаре как будто знакомой… И посреди цепенящего озноба пыталась она вспомнить, кто же это?.. И где, и когда она его видела?..
Вспомнила… И до чего ярко! Мучительно-ярко вспомнила… Каждую веточку, каждый листик опушки леса вспомнила… И узловатые корни, змеями вросшие в землю… Она сидела на этих корнях и была в лакированных сапожках со шпорами… Один миг, стремительный, безумный, и Гумберг отпрянул, как тигр, схватившись за лицо, с вспыхнувшей на нём красной полосою…
Все исчезло… И темной, унылой пустотою наполнилась душа…
Гумберг двумя-тремя секундами позже узнал Мару, чем она его.
— Княжна?.. Вы ли это? Как я рад встрече! Сама судьба, положительно судьба… И в какой поэтичной обстановке… Телега, сено!.. Природа, Польша… И эта вязаная шапочка…
Он сдерживал коня, напиравшего грудью, широкой, сильной грудью, с выпуклыми разветвлениями жилок под лоснящейся коричневой шерстью… Напирал на подводу, и влажные ноздри лошади обдавали княжну тёплым, как пар, фыркающим дыханием…