В краю молчаливого эха
Шрифт:
Выводили так, что аж мороз по коже. Как кончили снова выпили. Потом чуток помолчали, каждый о чём-то задумался.
И вот понеслась другая песня — «А куды ить бяжишь, тропинка мила?»
Первосвет опёрся спиной о стену, чуть прикрыл глаза.
«Здесь тебе, брат, не Сиверия! — рассуждала пьяненькая частичка разума. — Погляди кругом! Кому ещё ты так будешь нужен, как не дома?»
Песню окончили. Вновь загомонили, заспорили.
Первосвета же никто не трогал. И он даже был этому немного рад.
«О, Сарн! Как же хорошо!» — парень улыбнулся, прошёлся взглядом по всем присутствующим.
— Гм! — подал голос дед Прохор.
Он молодцевато приосанился, погладил бороду и снова громко откашлялся, прочищая горло. Затем отставил свою клюку и стройно затянул своим низким басом:
Да как ярами, Да тёмными лесами. Идём боротися мы Праведно с врагом…— Ты чо, Проша! — плеснула руками его жена. — Тс-с! Вона раздухарился!
И все зацыкали, мол, куда такую песню да в полный голос-то петь. Не ровён час прознают власти, тогда не сносить головы.
Но дед поднял руку вверх, затыкая всем рот, и продолжил уже громче:
Как родилися мы Да в трудную годину. Для славы жити Да бороться нам дано!«Ого! Давно я этой «боёвки» не слышал», — промелькнула в голове Первосвета последняя здравая мысль.
Но тут парня догнал первач, он почувствовал, что начинает терять связь с реальностью. Мозг тонул в мутном хмельном тумане. Но даже сквозь него в разум прорывались слова запрещённой песни:
…Наш горький плач Свободы нам не даст!..Мир перед глазами поплыл, всё закрутилось, завертелось… угасало… А слова становились все тише и тише:
…Как напитала ить Нас болью-но утрата. Идтить не смеет Брат на брата…А утро началось с громких петушиных перекликов. Кто кого перекричит. В сенцах послышалось чьи-то голоса.
Первосвет открыл глаза, и никак не мог взять в толк, где находится. Потом вспомнил, огляделся — в доме никого.
В окна пробивался яркий свет утреннего солнца. В свежевыбеленной широченной приземистой печи, расписанной
— Дома… я дома, — эта мысль разлилась по телу Первосвета приятным теплом.
Вчерашний вечер казался просто сном. Далёким-предалёким сном.
Скрипнула низенькая дверка, вбежала Алёнка, младшенькая сестричка. Заметив, что брат уже не спит, она тут же заулыбалась и весело рассказала, что корова под утро отелилась.
— Бычок ить… Смешной оноть, да глупонький. Я до него гладить-то, а он мя ладошку язычком ить лизати.
Вошла мать.
— Побудился? — поинтересовалась она. — Аль ентова егоза тобе подняла?
— Сам встал, — потянулся Первосвет.
В голове вновь зашумело, захотелось пить.
— Вот ить хорошо, вот и добре. Садись-но откушай…
Первосвет тряхнул головой, но в ушах ещё больше зазвенело, загомонило. Мир закружился, к горлу подступил неприятный тошнотворный ком.
Мать поставила на стол горяченького рассольничка. И Первосвет почувствовал, как с каждой ложкой, отправлявшей в его нутро наваристого супа, мир вокруг менялся и приобретал знакомые живые краски.
Мать сидела напротив, подперев рукой щёку и ласково глядела на повзрослевшего сына.
«Жонку б йаму добру, — пробегали мысли в её голове. — Да нам ить внучков… эх-х…»
— Я видел в хлеву дверь покосилась, — заметил Первосвет. — Надо бы поправить… Батя где?
— К обеду повернётся…
— Ясно. Сейчас дохлебаю, пойду подсоблю…
Сказал — сделал. Первосвет работал до самого заката. То починял покосившиеся двери хлева, то перенёс мешки с мукой в амбар, потом вычистил конюшню… Работа спорилась. Руки соскучились, даже чесались, и всё выходило, всё получалось.
Прискакал отец. Первым делом подошёл к сыну, снова обнял.
— Молодец! — хлопнул по плечу. — Ух ить крэпкий ты стал!
Отец глядел на сына иными глазами. И Первосвет это чувствовал. Он понимал, что батя горд… безумно горд… И хоть старается сильно сего не показывать, но скрыть излучавшийся изнутри свет отцовской радости было невозможно.
Работы хватило и на второй день. А к вечеру третьего батя позвал на рыбалку.
— Помнишь-но како мы кодысь с тобою ходили? — подмигнул он Первосвету.
— Само собой!
— Ох, гутаришь, како столичный! Ух!.. Ладно, давай-но собиратися…
И вот они на берегу Малиновки. Белёсый дым костра тянется ввысь, к сизому небу. Река приобрела характерный её названию оттенок. Белые барашки, поднятые вечерним ветерком, заспешили в берегу.
Отец в сторонке возился с удилищем. Всё мечтает поймать такого же здоровенного сазана, какого выловил прошлой осенью.
— Фунтов-но ить двадцать! — батя налил по стопочке и стал показывать руками размер рыбы. — Ейно так! Дюже важкий!
— А как ты его вытянул?
— Боролися мы с ним долгонько…