В лабиринте версий
Шрифт:
Трубопроводов поморщился. Он терпеть не мог охотников, браконьеров и прочих, пользующихся безнаказанностью, убийц и живодеров.
– Что-то не так? – спросила Лайма.
– Ненавижу, когда убивают животных, особенно, когда это делают ради бахвальства.
– Вот и Максим Максимович тоже не любит, когда убивают ради забавы.
– Он что, фотохудожник, или я чего-то не понимаю?
– А для того, чтобы получить ответ на этот вопрос, прошу вас пройти непосредственно в первый зал, или «Зал исторического бессилия».
Грациозно распахнув перед Трубопроводовым двери, она пропустила его вперед.
– Это
– В «Зале исторического бессилия» Максим Максимович собрал восковые копии той дичи, от которой, к огромному сожалению, его отделяла самая непреодолимая на сегодняшний день преграда: время. В этом зале собраны восковые копии таких прекрасных экспонатов, как Гитлер, Сталин, Наполеон, Чингисхан, Тамерлан, Ленин, Марат, Робеспьер, – называя имена, она указывала на них лазерной указкой, – другими словами, этот зал посвящён историческим подонкам, то, есть, тем подонкам, которых мерзавцы от истории нарекли великими полководцами, завоевателями, императорами, или святыми и пророками, крестителями, основателями религий… вместо того, чтобы назвать их своими именами. Всех этих людей объединяет кровь, моря крови, которые они пролили ради своих имперских амбиций, ради религий или других химер, оплаченных жизнями множества невинных людей. По мнению Максима Максимовича, все они заслуживают суда и казни, пусть, даже, посмертно исторических.
– Подожди, неужели, ты хочешь сказать…
– Как вы уже догадались, Максим Максимович охотился только на двуногую мразь, – перебила обалдевшего Трубопроводова Лайма, – и следующий зал посвящен трусливо– городской мрази, которую Максим Максимович всегда отстреливал с особым удовольствием. К сожалению, эта мразь умудряется вонять даже после соответствующей таксидермической процедуры, поэтому для хранения пригодны лишь головы трофеев, да и то нам постоянно приходится проводить их химическую обработку. Надеюсь, неприятный запах не испортит вам удовольствие лицезрения этих трофеев.
В зале воняло туалетом, карболкой и еще чем-то, блевотно-тошнотворным. Трубопроводов не мог понять, чем. К горлу сразу же подкатил комок, но Трубопроводову удалось сдержать приступ тошноты. Зал был огромен, и все стены в несколько рядов были увешаны человеческими головами. Глядя на них, было трудно поверить, что всех этих людей выследил и убил всего лишь один охотник за каких-то пять лет.
– Впечатляет? – с почтением в голосе спросила Лайма.
– Неужели Максим Максимович сам их всех пострелял?
– Не верится, правда?
Трубопроводов согласно кивнул.
– Самую многочисленную группу среди этих экспонатов составляют охотники на ворон. Вторую группу занимают душители собак и кошек, включая и тех подонков, которые совершенно безосновательно называют себя сатанистами. Третью составляют все остальные любители безнаказанно мучить или убивать. Как вы уже поняли, в этом зале представлены те, кто убивает ради самого кайфа убийства. От убийства себе подобных большинство из них останавливает лишь страх наказания, от которого трепещут их отвратительные смердящие душонки. И то, что таких не сажают в клетки на цепь, говорит лишь о том, что и мы, общество, все ещё, недалеко ушли в своем развитии от подобной мрази.
В следующем зале пахло сигарами, водкой
– А эти как сюда попали? – удивился Трубопроводов, – на охотников они не тянут.
– Это одни из тех туристов, которые обожают посещать ресторанчики, где публика жрет свежие мозги собственноручно забитых молотками обезьян, – пояснила Лайма.
В последнем зале было несколько сутенеров, пара торговцев детьми, несколько религиозных фундаменталистов и с десяток матерых скинхедов.
– К сожалению, эти находятся под негласной охраной государства, – сказала Лайма, указывая на бритоголовых подонков.
Трубопроводов не отреагировал на эти слова. Как и любой нормальный человек, он ненавидел фашистов, но выставка его достаточно утомила. Он мечтал о чашке кофе в буфете с каким-нибудь бутербродом или булочкой. Но музей был закрыт и ни о каком буфете не могло быть и речи.
– Вот и все, – сказала Лайма, выпуская Трубопроводова из последнего зала, – надеюсь, вы остались довольны прогулкой.
Выйдя из зала, Трубопроводов замер с открытым ртом. Он готов был отдать голову на отсечение, что всё время они шли по прямой в одном направлении, и, когда перед его взором предстала уже знакомая прихожая с гардеробом и столом экскурсовода, он испытал нечто похожее на дзенское просветление.
– А это наш последний сюрприз, – рассмеялась Лайма, – так сказать, на память.
– Такое, уж точно, не забудешь, – пробормотал, приходя, понемногу, в себя, Трубопроводов.
– Ваши вещи, – Лайма, одним разом, вывалила на стойку всё его барахло, – приходите еще.
– Непременно, – пообещал Трубопроводов.
Приведя себя в порядок, он вышел из музея.
Холодный, мокрый ветер ударил в лицо. Шел дождь со снегом. Недовольно урча моторами, по проезжей части медленно плелись машины. Редкие пешеходы, стараясь укрыться от непогоды за зонтиками и воротниками пальто, согнувшись, сновали мимо. Трубопроводов стоял посреди тротуара на одной из городских улиц. Был XXI век, и в своем, вышедшем из моды несколько столетий назад? облачении он выглядел, мягко говоря, странно. Осознав это, он попытался, было, вернуться в музей, но того и след простыл.
К счастью для Трубопроводова, практически никто не обращал на него внимания – у людей и без него хватало забот. К тому же, он вполне походил на элемент очередной рекламной акции какого-нибудь новомодного дерьма под старину.
Несмотря на то, что за Трубопроводовым ничего плохого не числилось, он чувствовал себя в опасности. Он не знал, ни где он, ни в каком времени. Без документов, без денег, в дурацкой одежде, вооруженный старинным оружием, с золотым песком в кармане, он был прекрасной мишенью как для карательно-правоохранительной системы, так и для частных любителей улучшить свое положение за чужой счет.