В лесах (Книга 2, часть 4)
Шрифт:
– Да вот рыбешки на похлебку к празднику-то хочу наловить, так в бутылке червяки положены,- сказал Груздок.
– Опоражнивай!.. На завтрашний праздник ромку отолью,- сказал Самоквасов.
С радости бегом за бутылкой пустился Груздок, думая, должно быть, купчик в здешнем приходе жениться затеял!
– А уходом батька венчает?
– спросил Самоквасов, переливая в бутылку ром.
– Ни-ни!
– замотал головою Груздок.- И не подумает. Опасается тоже. Ведь ихнего брата за это больно щуняют. На каких родителей навернется. За самокрутки-то иной
– А покалякать с ним на этот счет можно?
– спросил Самоквасов.
– Отчего же не покалякать?.. Это завсегда можно,- отвечал Груздок.
– Слушай,- сказал Самоквасов.- Вот тебе на праздник зеленуха (Зеленуха трехрублевая бумажка. ). А удастся мне дело сварганить, красна за мной... Говори, с какой стороны ловчее подъехать к попу?
Глазам не верил Груздок, получив трешницу (То же. ). Зараз столько денег в руках у него давно не бывало. Да десять целковых еще впереди обещают!.. Уж он кланялся, кланялся, благодарил, благодарил, даже прослезился. И потом сказал:
– Уж, право, не знаю, что присоветовать. Опаслив у нас батюшка-то! Вот разве что: дочь у него засиделась, двадцать пятый на Олену пошел. Лет пять женихи наезжают, дело-то все у них не клеится. В приданом не могут сойтись. Опричь там салопа, платьев, самовара, двести целковых деньгами просят, а поп больше сотни не может дать.
– Сто рублей, значит, надо ему?- сказал Самоквасов.
– Сразу не надо давать. С четвертухи (Двадцатипятирублевый кредитный билет.) зачинайте,- сказал караульщик.- А как сладитесь, деньги ему наперед, без того не станет и венчать. Для верности за руки бы надо кому отдать, чтоб не надул, да некому здесь. Ты вот как: бумажки-то пополам, одну половину ему наперед, другу когда повенчает. Так-то будет верней.
* * *
Отец Родион был, однако ж, не так сговорчив, как ожидал Самоквасов. Не соблазнила его и сотня целковых. Стал на своем: "Не могу", да и только. Самоквасов сказал, наконец, чтоб Сушило сам назначил, сколько надо ему. Тот же ответ. Боялся Сушило, не с подвохом ли парень подъехал. Случается, бывает.
– С кем же, позвольте полюбопытствовать, имеете вы намерение в брак вступить?- спросил он, наконец.
– Да не сам я, батюшка,- отвечал Самоквасов.- Я тут только так, с боку припека, в дружках, что ли, при этом деле.
– Кто ж таков жених-от? любопытствовал Сушило.
– Московский один, заезжий...- отозвался Самоквасов.
– А какого, осмелюсь спросить, звания?
– продолжал свои расспросы отец Харисаменов.
– А шут его знает,- сказал Самоквасов,- не то из купцов, не то мещанин... Так, плюгавенький, взглянуть не на что... Василий Борисов.
– Так-с...- поглаживая бородку, молвил Сушило.- Ну, а уж если позволите спросить, невеста-то чьих будет?
– А тут неподалеку от вас Чапурин есть Патап Максимыч. Дочка его.
– Чапурин!..- с места вскочил поп Сушило.- Да что ж вы мне давно не сказали?.. Что ж мы с вами попусту столько времени толкуем?.. Позвольте покороче познакомиться?
– прибавил он, пожимая руку Самоквасова.
–
– Да через недельку, батюшка, либо дён этак через десять, я вас накануне повестил бы,- отвечал Самоквасов.
А сам надивиться не может, что за притча с несговорчивым попом случилась.
– Уж как же вы утешили меня своим посещением! Уж как утешили-то! продолжал изливаться в восторге Сушило.- Вот уж для праздника-то гость дорогой!.. Обвенчаем, родной мой, обвенчаем, только привозите!.. Патапка-то, Патапка-то!.. Вот потеха-то будет!.. Дочь за мещанином, да еще плюгавый, говорите.
– Плюгавый, батюшка, даже очень плюгавый,- подтвердил Самоквасов.- Такой, я вам скажу, плюгавый, что я, признаться сказать, и не рад, что ввязался в это дело...
– А, нет не говорите!.. Не говорите этого!..- сказал отец Родион.- В добром деле не должно раскаиваться... Нет, уж вы их привозите... Уж сделайте такое ваше одолжение!.. Параскевой, кажись, невесту-то звать. Старшая-то Анастасия была, да померла у пса смердящего!..
– Так точно, батюшка... А как же у нас насчет уговора будет?.. Сто рублев?
– спросил Самоквасов.
– Пятьдесят бы надо накинуть... Как хотите, а надо накинуть,- отвечал Сушило.- Если б не Патапке насолить, чести поверьте, ни за какие бы миллионы. Я так полагаю, что и двести целковых не грешно за такое браковенчание получить... Сами посудите, ответственность... А он хоть и мужик, да силен, прах его побери!.. С губернатором даже знается, со всякими властями!.. Это вы поймите!.. Поймите, на что иду!.. Не грех и триста целковеньких дать...
Самоквасов поспешил согласиться. "Не то, чего доброго,- подумал он,разговорится поп да в тысячу въедет..."
Чаю напились, три сотенных пополам, и после многих обниманий и целований расстались. Это было накануне Петрова дня.
Петр Степаныч был на все лады молодец. За что ни возьмется, дело у него горит, кипит, само делается. С пылом, с отвагой схватился он за блажную затею Фленушки повенчать московского посланника с сонной, вялой Парашей. Не то чтоб думал он на расставанье угодить покидавшей его Фленушке аль устроить судьбу Параши, окрутив ее с Васильем Борисычем, а так - разгуляться захотелось, удалью потешиться.
Не опасался он гнева Патапа Максимыча, не боялся, что оскорбит Манефу и в ужас приведет всю обитель Бояркиных. То забавляло его, какую тревогу поднимут в Москве на Рогожском, по всем скитам, по всему старообрядству, когда узнают, что великий, учительный начетчик, ревностный поборник "древлего благочестия", строгим житием и постничеством прославленный, обвенчался в никонианской церкви, да и невесту-то из скита выкрал. Воображал Самоквасов, как всполохнется мать Пульхерия, как засуетится рогожский святитель-поп Иван Матвеевич, как известие о свадьбе Василья Борисыча ошеломит столпов старообрядства, адамантов благочестия...