В лесах (Книга 2, часть 4)
Шрифт:
– Так как же это будет?
– вскликнул Сушило.- Не мужчине ж волоса-то ей расчесывать. Впрочем, об этом не пекитесь. Тут неподалеку для таких делав есть у нас мастерица. Ее пригласим; это уж мое дело, насчет этого вам беспокоиться нечего.
– Оченно будем вам благодарны, батюшка,- сказал Петр Степаныч.- Так какая же будет у нас ряда?
– сказал он потом.
– Сами сочтите,- ответил отец Родион.- За посолонь четвертная, за стакан другая, за расплетанье косы третья, молодице четвертая. Сотенная, значит.
– Как же это, батюшка,
– спросил Самоквасов.- За расплетанье косы четвертная, да молодице другая?
– Одна, значит, мне за дозволение совершить во храме бесчинный обряд, церковными правилами не заповеданный, а другая молодице за труды,- спокойно и даже внушительно сказал поп Сушило.
Как ни бился Петр Степаныч, копейки не мог выторговать. Уперся поп Сушило на сотне рублей, и ничем его нельзя было сдвинуть. Заплатил Самоквасов, напился у попа чаю, закусил маленько и Тихон рысцой покатил к Каменному Вражку.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Спрыснув золотые галуны удельного головы и знаменитого перепелятника, веселый и вполне довольный собой и другими, Патап Максимыч заехал в деревню Вихореву, оставил там у Груни Аксинью Захаровну, а сам денька на два отправился в губернский город. Приехал туда под вечер, пристал у "крестника", у Сергея Андреича.
Колышкин повел его в тенистый сад и там в тесовой беседке, поставленной на самом венце кручи (Круча - утес, обрыв, гора стеной. ), уселся с "крестным" за самовар. После обычных расспросов про домашних, после отданных от Аксиньи Захаровны поклонов, спросил Патап Максимыч Колышкина:
– А что мой Алексеюшка? У тебя, что ли, он? Сергей Андреич только посвистал вместо ответа.
– Чего свищешь? По-человечьи говори, не по-птичьи,- с досадой молвил Патап Максимыч.
– Рукой не достанешь его... Куда нам такого внаймах держать!..- сказал Сергей Андреич.
– Как так?
– удивился Чапурин.
– Маленько повыше меня, на Ильинке - Рыкаловский дом знаешь?
– Как не знать?
– молвил Патап Максимыч.
– А вон на пристани, третий пароход от краю, бела труба с красным перехватом. Видишь?
– Ну?
– И дом Рыкаловский и пароход с белой трубой теперь Алексея Трифоныча Лохматова. И он теперь уж не Лохматый, а Лохматов прозывается. По первой гильдии... Вот как...- сказал Колышкин.
Не нашел Чапурин слов на ответ. Озадачили его слова Сергея Андреича.
– Да это на плохой конец сотня тысяч!- молвил он после короткого молчанья.
– Девяносто,- сказал Сергей Андреич, закуривая сигару.- Маленько не угадал.
– Откуда ж такие у него деньги? С неба свалились, с горы ли скатились? вскликнул в изумленье Патап Максимыч.
– И с неба не валились и с горы не катились - жена принесла,- молвил Колышкин.
– Как жена?.. Какая жена?..- вскликнул, вскочив со скамьи, Патап Максимыч.
– Какие жены бывают... Вечор повенчались...- куря равнодушно сигару, ответил Колышкин.
– На ком, на ком?
– горя нетерпеньем, спрашивал Патап Максимыч.
–
– молвил Колышкин.
– Знаю теперь, догадался!
– вскликнул Патап Максимыч.- Дура баба, дура!.. На Петров день у сестры мы гостили, там узнали, что она тайком из скита с ним поехала... Неужели пошла за него?
– Пошла,- ответил Сергей Андреич.
– Дурища!
– вполголоса промолвил Чапурин.
– Верно твое слово,- подтвердил Колышкин.- Надивиться не могу, как это решилась она... Баба не в молодях, а ему немного за двадцать перевалило; лет через десять - она старуха, а он в полной поре... Видала от первого мужа цветочки, от другого ягодок не увидать ли... И увидит, беспременно увидит... Еще женихом какое он дельце обработал - чуть не половину ее капитала за собой закрепил... И дом и пароход - все на его имя. Завладеет и деньгами, что в ларце у жены покаместь остались... Всем по скорости завладеет... Тогда и свищи себе в кулак Марья Гавриловна, гляди из мужниных рук... Воли-то нет над ней, поучить-то некому, дурь-то выбить из пустой головы.
– Как же это он таково скоро?
– молвил Патап Максимыч, не глядя на Колышкина.
– Такие дела всегда наспех делаются,- сказал Сергей Андреич.- Баба молодая, кровь-то, видно, еще горяча, а он из себя молодец... Полюбился... А тут бес... И пришлось скорей грех венцом покрывать... Не она первая, не она последняя... А ловок вскормленник твой... метил недолго, попал хорошо.
– Да, ловок,- вздохнул Патап Максимыч, и яркая краска облила думное лицо его.
– Билет на свадьбу присылал, да я не поехал,- молвил Сергей Андреич.- Ну его к богу. Не люблю таких.
Не отвечал Патап Максимыч. Про Настю ему вспомнилось.
– Шельмец!
– порывисто с места вскочив, вскликнул он и стал ходить по беседке взад и вперед.
– Раскусил-таки!
– усмехнулся Колышкин.- Да, молодец!.. Из молодых, да ранний!.. Я, признаться, радехонек, что ты вовремя с ним распутался... Ненадежный парень - рано ли, поздно ли в шапку тебе наклал бы... И спит и видит скору наживу... Ради ее отца с матерью не помилует... Неладный человек!
– Не в примету мне было то,- обмахиваясь платком, промолвил Патап Максимыч. Пот градом струился по раскрасневшемуся лицу его.
– А я так приметил, даром что меньше твоего знаю пройдоху...- сказал на то Колышкин.- Намедни пожаловал... был у меня. Парой в коляске, в модной одеже, завит, раздушен, закорузлые руки в перчатках. Так и помер я со смеху... Важный, ровно вельможа! Руки в боки, глаза в потолоки - умора! И послушал бы ты, крестный, как теперь он разговаривает, как про родителей рассуждает... Мерзавец, одно слово - мерзавец!
– Что ж про родителей-то?
– спросил Патап Максимыч.
– Спрашиваю его: будут ли на свадьбу, повестил ли их? "Некогда, говорит, мне за ними рассылать, оченно, дескать, много и без них хлопот".