В летописях не значится
Шрифт:
Темнота ведь пройдет… не бывает, чтобы стало темно и навсегда…
Надо только подождать.
Сколько?
Долго… и еще дольше. Меррон ждет. В какой-то миг карто перестает дышать, и Меррон, коснувшись скользкой шеи, понимает, что ее охранник мертв окончательно.
— Тебе тоже не повезло со мной связаться. — Она говорит очень тихо, просто, чтобы понять, что жива. — Моего невезения хватит на многих… я ведь рассказывала тебе про кота? А варенье у меня никогда не получалось. Терпения не хватало почистить крыжовник так, чтобы
Она нашла руку карто и сжала ладонь.
— Я однажды это варенье вывернула, чудом, что не на себя… почему так темно? Ночью ведь звезды и луна, и даже когда без звезд и луны, то хоть какой-то свет. А тут… надо было меня слушать. Вывел бы к деревне, и все… я бы дальше сама.
Какой смысл разговаривать с тем, кто уже мертв?
Пить хочется невыносимо.
Но покидать убежище страшно, и, когда пошел дождь, Меррон обрадовалась, она хватала капли на лету, глотала, а потом — дождь не продлился долго — слизывала с листьев. Наверняка это было негигиенично, но лучше, чем искать воду в полной темноте.
Постепенно восстанавливался слух.
Резкие, отдельные звуки, которые причиняют боль.
— …дошла бы до деревни… с людьми, наверное, проще было бы… или вот до города… отлежусь и пойду. Все равно ведь не знаю, куда дальше. А там…
Птица кричит.
Рядом совсем. И падальщики, наверное, подбираются. От карто пахнет так, что и Меррон с трудом выдерживает. Еще немного, и вонь станет невыносимой.
— …в Краухольд вернусь. Терлака больше нет. Меня там знают… и доктора все еще нужны. Буду людей лечить. Домом займусь. Крыжовником этим несчастным. Может, перестану притворяться… какая им разница, кто лечит? Лишь бы лечил…
…самой бы для начала выжить.
Шелест крыльев. Лисье тявканье.
А раньше она темноты не боялась.
— Семью наконец заведу нормальную… тетя хотела, чтобы у меня семья была, чтобы как у всех… а я вечно поперек. Самая умная, да…
— Самая, — подтвердила темнота.
И вытащила Меррон из мокрой кучи. Такое хорошее, уютное укрытие, но разве с темнотой поспоришь?
— Все уже закончилось.
Дар вернулся. Ну да, он ведь говорил, что вернется, но это же давно было… и вообще зря он.
— Как закончилось?
— Хорошо.
Меррон по-прежнему его не видит. Он должен был измениться, но если на ощупь, то прежний. Стоит, терпит ее несвоевременное любопытство. А у Меррон руки грязные, и лучше не думать о том, что на них. Вообще бы ни о чем не думать.
— А я ногу пропорола… то есть сначала растерла, а потом пропорола. Я вообще невезучая жутко.
— Наверное, потому что удачу мне отдала.
— Да?
Зачем ему? Но хорошо, что Дар пришел. Он теплый. А Меррон надо согреться. Кажется, она все-таки замерзла, настолько замерзла, что почти навсегда.
—
Тогда ладно. Меррон не жаль. Она рада, что Дар выжил. Точнее будет рада, когда вновь сможет радость испытывать.
— Дар, а давай сегодня никуда не пойдем? И вообще никуда не пойдем? Я так устала…
Глава 15
Отголоски
Женская логика — это твердая уверенность в том, что любую объективную реальность можно преодолеть желанием.
Шанталь плакала.
Вообще-то она была очень тихим ребенком, никогда не беспокоила Тиссу без веской на то причины, но сегодня словно задалась целью плачем отвлечь Тиссу от невеселых мыслей.
Урфин вернется.
Он ведь даже не ушел, точнее, ушел, но недалеко. Что случится в запертой башне? В той, в которой живет древняя магия? Все, что угодно. И время идет так медленно… Тисса смотрит на часы, а стрелки будто прилипли к циферблату. И Шанталь хнычет, возится, норовя сбросить пеленки.
Она сухая. И не голодная. И не заболела. И для зубов слишком рано…
— Что не так, маленькая? — Тисса ходит по комнате, потому что так ей легче, и Шанталь на руках замолкает хоть ненадолго.
Все не так. Неправильно.
Ласточкино гнездо тоже волнуется. Оно дрожит, пусть бы глазам это незаметно. Замок тоже слышал о том, что вот-вот наступит темнота? Но в Гнезде есть свечи, масляные лампы и факелы.
Темнота — это не так и страшно.
Даже хорошо, если верить Урфину, а не верить ему Тисса не может.
— Все обойдется. Обязательно… сейчас мы пойдем и… и соберем всех женщин в большом зале. Детей тоже… скажем… а ничего мы говорить не будем. Зачем нам кому-то что-то объяснять? Или сами увидят…
…или сочтут, что Тисса обезумела. С женщинами после родов такое случается, ей рассказывали.
— Но лучше пусть обо мне шепчутся, чем искать кого-то. Да и мало ли что может произойти в темноте? Правильно?
Надо одеться, но старые наряды тесны в груди, а единственное новое платье, сшитое специально, чтобы Урфина встретить, испачкалось. Это из-за молока, которое льется и льется, как у простолюдинки. Шарлотта так сказала и предложила грудь бинтовать, она сама так делала.
Все так делают.
А Тисса снова придумала что-то несуразное… ведет себя неподобающим образом. И одевается ужасно. Носит крестьянские блузы с глубоким вырезом и шнуровкой. Что сделаешь, если ей в таких удобней? И даже если испачкаются — а пачкаются постоянно, — то и не жаль.
Но в этих нарядах она и вправду на леди не похожа. Долэг и та высказалась…
— Она стала совершенно невозможной. — Тисса накинула на плечи шаль. Конечно, на блузке очень скоро появятся пятна, но шаль прикроет. — Я ей говорю, а она не слушает… Вот что делать?