В любви брода нет
Шрифт:
Уехать…
Уехать все же придется, иначе его истязаниям не будет конца. Он никогда и ни перед чем не остановится. Завтра… Уже завтра, самое позднее послезавтра, она соберет все нужные документы и уедет. Из вещей ничего брать не станет. Ничего. Все у них с сыном будет новое. Новый город, новый дом, новая жизнь. И Геральд, с его извращенным представлением о любви и заботе, останется в прошлом. И все, что с ним связано, тоже останется там же.
Жаль только Сашу…
Его по-настоящему было жаль. И того, что счастья их общего на двоих не будет, тоже жаль. И пустых безрадостных
Все плохо. Все очень плохо. И нестерпимо больно внутри. Не от метких, точных ударов бывшего мужа, который принялся избивать ее почти с профессиональной изощренностью, не оставляя синяков.
Больно было совсем от другого.
Все кончено!..
Ей не на что больше надеяться. Даже если бы Саша и смог защитить ее от Геральда, она-то уже не сможет… Ничего не сможет! Ни в глаза ему смотреть, ни обнимать, ни любить. Потому что ей стыдно! Ей очень стыдно, господи!
Они плакала и подчинялась. Подчинялась и снова плакала.
Ему все удалось. У него все получилось, и отомстить ей, и наказать, и заставить ненавидеть саму себя…
Ушел Геральд через два часа. Не сказав ни слова, не потребовав от нее никаких обещаний, просто оделся и ушел. Еще час она приводила себя в порядок, чтобы не напугать Данилку. Он должен скоро вернуться из кино. И ей нужно срочно стать такой, как прежде. Хотя бы внешне стать такой. Внутри, она знала точно, такой уже никогда ей не стать. Там ничего не осталось от нее прежней. Никаких чувств. Пустота и… еще, пожалуй, дикое желание поскорее уехать. Убежать от всех и от самой себя, может быть…
Глава 18
Верочка не отвечала на его звонки вторую неделю. Первые два дня, всякий раз, когда звонил ей, он натыкался либо на ее сына, либо на ее бывшего мужа, либо на гулкую вибрирующую зуммерами пустоту. Последние десять дней ему вообще никто не отвечал. Назаров измучился. Он почти не спал и на службу приходил злой, невыспавшийся, с трехдневной щетиной, скоблить которую перед зеркалом было выше его сил. Он не мог видеть своего отражения в нем, он его снова почти ненавидел. В глазах было столько муки, губы так горестно сжимались всякий раз, стоило ему подумать о Верочке, что невольно закрадывались мысли о возвращенных ему судьбой прожитых десяти годах, полных гулкой пустоты и одиночества…
Вечерами он подходил к Верочкиному дому и подолгу стоял под темными окнами ее квартиры. Ни в одном из них не было света. Ее не было больше в этом доме, хотя шторы и жалюзи по-прежнему закрывали окна. Где она, Назаров мог лишь догадываться. И чем больше он понимал, тем больше себя ненавидел.
Все вернулось к нему снова. Его неуверенность, подавленность. Душевное запустение заколосилось сызнова буйным чертополохом, исцарапав до крови его душу.
Она вернулась к мужу, решил Назаров через неделю бесплодных блужданий под окнами Веры.
Геральд возвратился с сыном с отдыха, уговорил, умолил, выпросил прощение и забрал их к себе. Оставалась неясной судьба его молодой жены, но ее Геральд запросто мог выставить из дома.
Тут, правда, у Назарова третьего дня на этот счет появились сомнения. Он столкнулся у магазина
Черт знает, что творилось вокруг!..
Назаров мучился и по-настоящему страдал, забыв о сне, пище и отдыхе. Он снова принялся изводить себя работой, мотаясь по своему участку. Попутно выполнял неофициальное поручение своего бывшего начальника Короткова.
Обойдя поэтапно все имеющиеся в городе отделения связи, Сан Саныч составил солидный список, состоящий из фамилий тех пенсионеров, которые по той или иной причине не приходили за пенсией в последние пару месяцев и свидетельств о смерти коих не имелось в социальных службах. А ведь были еще старики, которые могли получать свою пенсию через сбербанк. Но туда он решил пока не соваться, начав с отделений связи.
Работа была кропотливой, времени требовала много, и Назаров дерзал. Он исколесил весь город, наведываясь по имеющимся у него адресам. Совал в нос озадаченным жильцам удостоверение участкового, подкрепленное выданным ему Коротковым разрешением. Задавал вопросы, сам отвечал на них и по большей части уходил озадаченным. Никаких злоключений с пенсионерами не было. Либо они болели, либо находились в отъезде, чему имелось подтверждение, либо не особо нуждались в средствах, проживая с обеспеченными детьми.
Было, правда, три адреса, по которым Назарову никто не открыл. И соседи ничего не смогли сказать об отсутствующих. Но подозревать кого-то в чем-то сразу вот так, на пустом месте, он не мог. Оставалось ждать новых фактов в еще неоткрытом деле. А их, как назло, не было. Смерть Зои Ивановны он мог приобщить ко всем имеющимся у него подозрениям лишь по собственной инициативе, и то с большой натяжкой. Бабушка захлебнулась в своей ванне. Результаты вскрытия Назаров видел, усомниться было не в чем: Зоя Ивановна утонула. Ни одного синяка или следа инъекции. Все чисто, безукоризненно чисто. В глубине души Назаров был уверен, что утонуть ей помогли, но доказать ничего бы не смог, даже если бы и очень старался.
Сан Саныч в который раз за вечер опустил трубку на аппарат и тяжело вздохнул. Верочка по-прежнему не отвечала. Сегодня он совсем было собрался позвонить ей на работу. Нашел в справочнике номер учительской и даже набрал его, но стоило молодому звонкому голосу ему ответить, как он тут же дал отбой.
Что он ей скажет, о чем спросит?! Почему она от него скрывается?! Почему не позвонила, не предупредила, ничего не объяснила?! А она разве обязана?..
В том-то и дело, что нет. Они же ничего друг другу не обещали. Просто торопились любить друг друга, словно времени им было отпущено всего ничего. Кто же знал тогда, что это и только это и есть правда. Назаров вот лично даже не догадывался. А Верочка если и знала, то не сказала ему ничего. Не сказала тогда, не скажет и теперь…