В любви брода нет
Шрифт:
— А какой он шифр набирал, не помнишь? — зачем-то спросил Назаров, подергав запертую дверцу ячейки.
— Почему не помню! Мы его вместе и придумывали. — И, прежде чем Назаров успел опомниться и остановить его, Саша начал быстро вращать ручки. — Вот… А теперь еще букву Д, он ее от своего имени взял… Вот… Черт! Что я наделал?! Кажется… Кажется, я ее открыл, дядь Саша!
Назаров и сам видел это и догадался о том, что она сейчас откроется, еще по характерному щелчку. А когда дверца и в самом деле приоткрылась, он словно прирос к полу и двинуться с места не мог.
Вещи…
— Как же это?! — прошептал потрясенно паренек, повернул к нему сильно побледневшее лицо и снова прошептал: — Как же так, дядь Саш, а?! Они же уехать были должны. И уехали, раз Данила в школу не ходит! И дома его нет. К телефону никто не подходит, и мобильный его молчит. И вообще… Чего вещи-то оставили?! Вы что-нибудь понимаете?!
— Нет, хотя… — понять то, что случилось, Назарову было жутко.
Неужели те подозрения, что он гнал от себя несколько последних дней, окажутся единственно верными?..
Неужели Верочка и правда попала в беду, но ведь прошло уже достаточно много времени, чтобы ждать чего-то хорошего. Где же она тогда, господи?! Где?!
Назаров почти физически ощутил, как беда черным крылом накрыла гудящий тысячью голосов вокзальный корпус. Только что все гомонило и двигалось, раздавались свистки носильщиков, невнятно гундосила перекличка громкоговорителей, кто-то кричал и ругался, а потом бац — и тут же все пропало. Все померкло и стихло разом под беспощадным плотным пологом, куда не было доступа ничему хорошему и живому. И надежде там тоже не было места…
— Ты это… Саня, закрой все, как было. И номер тот же набери, — севшим голосом попросил Назаров, ощущая себя сейчас, как никогда, беспомощным и ненужным. — Все? Идем…
Они вышли из здания вокзала, почти не разговаривая. Дошли до остановки, и тут Саша не выдержал молчания:
— А может быть, они решили потом за вещами приехать?
— Вряд ли…
— Ну… тогда я не знаю! — горестно воскликнул тот. — Ладно, мебель оставили, но чемоданы!.. Как же без них-то?! Там же вся их одежда! Это значит, они вовсе и не уезжали, почему тогда Данила в школу не ходит?!
— Саня, я вот тебя о чем хочу попросить, — заторопился Назаров, заметив вдалеке свой автобус. — Вдруг ты вспомнишь еще что-то… Или кто-то из друзей вспомнит… Ты мне позвони, хорошо? Вот по этому номеру позвони.
Он быстро нацарапал номер своего домашнего телефона на кромке белого листа, оторвал краешек и сунул его расстроенному Саше в руки.
— Вдруг что-то вспомните, ребята! Важной может оказаться любая мелочь! Любая!
— Хорошо, — пообещал Саша, близко к сердцу принявший исчезновение лучшего друга. — А что самое важное для вас? Мало ли… Лучше же конкретное что-то иметь в виду.
— Самое важное? Самое важное для меня сейчас найти их обоих живыми и здоровыми, — неосторожно сказал Назаров и, заметив, как в болезненной гримасе изогнулись губы паренька, поспешил исправиться: — Важно найти ту фирму, которая занималась продажей их квартиры, Саня. Может, Данила кому-то из ребят что-то говорил. Или Вера Ивановна упоминала вскользь. Важна любая мелочь. Постарайтесь, ребятки. Ну, мне пора. Спасибо тебе.
Назаров сел в автобус, ухватился за поручень на задней площадке и только тогда сообразил, в каком направлении собрался ехать.
Пищевой комбинат…
Пищевой комбинат по производству полуфабрикатов, руководил которым и там же властвовал Геральд Всеволодович Хитц.
Если Назарова сейчас снова не пустят дальше конторки охранника, он там камня на камне не оставит. Он их всех, в гроб бы их душу мать, сметет со своего пути, но доберется до этого скользкого хлыща. Он из него всю душу вытрясет, не только правду. А что Геральд знал всю правду об исчезновении Верочки, Назаров теперь уже не сомневался. Как был уверен и в том, что тот виновен в ее намерении уехать из города. Не было бы его скотства, она бы не надумала уехать. Не стала бы спешить с продажей квартиры и уж точно не забыла бы вещи на вокзале.
А что, если…
Тут Назарову и вовсе стало нечем дышать.
Почему он сразу не подумал об этом?!
А что, если за всем этим делом стоит не кто иной, как Геральд?! Что, если его издевательства не ограничились побоями и насилием, и он пошел дальше и…
Автобус затормозил много дальше троллейбусной остановки, и остаток пути Назарову пришлось идти пешком. Он почти бежал и совсем не разбирал дороги. Кого-то толкал, перепрыгивал через чьи-то сумки, совсем не слышал сигнального рева грузовика, вывернувшего из-за угла пищевого комбината. Плевать ему было на то, что он чудом не угодил под колеса. Плевать, что совсем не слышал запахов весны и не видел ее буйного всплеска вокруг. Он спешил к самому главному своему подозреваемому и был почти уверен, что тому есть что сказать.
— Опять вы??? — У знакомого Назарову охранника вытянулось лицо. — Но…
— А мне плевать! — рявкнул совсем по-ментовски Назаров и сунул опешившему стражу свои корочки под нос. — Я не как частное лицо здесь, понял. И если у тебя есть ко мне вопросы, я готов на них ответить, но в своем кабинете. Так что? Я пройду?
— А, ладно, — было видно, что встречи на территории гостя охраннику не хотелось. — Ступай, только меня тут не было…
Геральд Хитц, вопреки ожиданиям Назарова, не производил впечатления довольного жизнью человека. Пиджак криво висел на высокой спинке его кресла. Галстук на хозяине кабинета отсутствовал, а рубашка, очевидно, последний раз менялась пару дней назад. Даже обычно ухоженные волосы Геральда висели неряшливыми грязными сосульками и то и дело падали ему на лоб, что его явно нервировало.
— Чего надо?! — прорычал он совсем невежливо, стоило Назарову появиться на пороге его кабинета. — Кто пустил?! Не видишь, я занят! Ступай, ступай отсюда, Назаров. Не до тебя мне!
— Зато мне до тебя, Гера, — ласково обронил Сан Саныч, плотно прикрыл дверь, прошел по ковру и сел напротив Хитца, так близко пододвинув стул, что почти слышал его сдобренное пивом дыхание. — И на занятость твою мне срать. И если ты будешь мне хамить, то говорить придется уже не здесь.
— А где? — Хитцу хотелось казаться важным и насмешливым, но под проницательным взглядом Назарова он тушевался.