В любви брода нет

Романова Галина Владимировна

— К брату? — Степка делано хохотнул, звучно шлепнув себя по голым ляжкам. — А нету брата-то, Саня. В том смысле, что имеется такой, но уехал.

— А что так-то, Степа? — елейно, совсем не как будущий подчиненный у будущего руководителя, спросил Назаров. — А мне он ох как нужен. Может, телефончик имеется? Как-то ты с ним общаешься же. Уж не откажи по старой дружбе.

Фамильярность Степа уловил и отсутствие субординации отметил, сразу посуровел и взглядом, и лицом, подобрался, прокашлялся и, раскинув волосатые ручищи на кожаной диванной спинке, вальяжно произнес:

— Ну, а ты, Саня, уж просвети меня по той же старой дружбе, что за базар у тебя к моему братану имеется? Ты просвети, а я

подумаю, стоит ли его беспокоить в такое неурочное время.

Время было нормальное. Что ни на есть самое оптимальное время для общения — почти шесть часов вечера. Но раз Степа затупил, значит, надо идти на компромисс, и Назаров ему рассказал и про сочинение, и про предостережение, выписанное аккуратным почерком его хулиганистого братишки. И мало того, даже показал ему сочинения.

Степа излишне поспешно выхватил из рук Назарова тетрадь брата. Полистал, почитал, очень долго и подробно вчитывался в последнюю страницу, в частности, в слова о готовящемся убийстве. Потом тетрадь захлопнул и вернул ее Назарову, слишком беспечно пожав плечами.

— Ну и что? Тебя в школе, случайно, не просветили насчет моего оболтуса? Наверняка что-нибудь такое говорили, наверняка… Так вот, подобное с ним, Саня, происходит всю его жизнь. Хулиганит, стервец! Я не знал, что и делать. Потому его к двоюродной бабке и отправил, что сил с ним больше не стало. И чем старше, тем он наглее. Жена в слезы, начала грозить, что разведется, и все такое… У меня, сам знаешь, работа и так не сахар, дома не бываю почти. А тут еще и братец фортелей подкидывает…

Степа сидел лицом к окну, в которое лупило агрессивное весеннее солнце. Стильное покрытие стен, причудливой формы шкафы и светильники между ними — все тонуло и искрилось в этом яростном сиянии. Но самым ярким пятном во всей этой световой композиции, несомненно, был хозяин дома.

С голым волосатым животом, широко разметавший руки по черной коже дивана, он изо всех сил старался казаться спокойным и беззаботным. Но у него это ох как плохо выходило.

Капли пота мелким бисером сверкали на его лбу, губы нервно подергивались, глаза метались по комнате, перепрыгивая с предмета на предмет и старательно обходя Назарова стороной. Тому даже стало казаться, что для полноты картины Степа сейчас начнет насвистывать что-нибудь веселенькое, типа «а нам все равно» и все такое, но вместо этого тот стал настойчиво и без лишних реверансов выпроваживать Сан Саныча из дома.

— Ладно, я уйду сейчас, Степа, — поднялся тот со своего места и пожал вялую влажную ладонь Баловнева, после чего ему непременно захотелось вытереть свою руку прямо о брюки, но он сдержался. — Но я ведь могу вернуться, понимаешь?

— Да что ты привязался с этим сочинением, ей-богу! — Степа снова очень ненатурально рассмеялся. — Кто она такая-то, вообще, его учительница? Чего такой сыр-бор разгорелся?

— А разгорелся он с того, что я люблю ее, Степа, — почти ласково произнес Назаров, ненавидя своего коллегу еще больше, чем тогда, десять лет назад. — И через день после того, как твой братец сделал эту запись в тетради, эта женщина пропала вместе с сыном. Пропала! Исчезла, понимаешь! И твой брат что-то об этом исчезновении знал или догадывался. Можешь не признавать этого, мне плевать. Я могу пообещать тебе одно… Я не отступлюсь, Степа! Я не повторю прежней ошибки…

— Что?! Что ты сказал?! — дернулся тот, словно от удара, неловко вскочил с дивана и, нависнув над Назаровым и потрясая кулаками перед его лицом, злобно зашипел: — Ты мне грозить, что ли, вздумал, неудачник хренов!!! Да я тебя… Я тебя в порошок сотру, если захочу. Ты у меня сроду не отмоешься, паскуда! Грозить мне пришел?!

— Предупредить, — Назаров, решив быть лаконичным, медленно двинулся к двери.

— В гробу я видел

тебя с твоими предупреждениями. Приказ о твоем переводе уже подписан, не спорю. Но и мой приказ будет готов уже через неделю, и вот тогда посмотрим, кто кого! Рыть он под меня надумал… Пшел вон! — Баловнев, все это время следовавший за ним по пятам, широко распахнул тяжелую входную дверь и заорал прямо на лестницу, в спину удаляющемуся Назарову: — Не вздумай дергаться, Саня… Добром прошу, не смей… Тебе же дороже… И пацана не тронь! Слышишь, пацана не тронь!..

Глава 26

Назаров стоял под окнами квартиры, в которой не был вот уже десять с лишним лет. Когда-то здесь жил Ваня Самойлов, отличный парень, надежный друг и прекрасный семьянин. Неспроста же его жена до сих пор не вышла замуж. Не смогла, наверное, сравнить его ни с кем. Ваня погиб, забрав все свои тайны в могилу. Но его Аленке было что-то известно, что-то сообщила она Короткову на кладбище в десятую годовщину их гибели. Что-то такое, от чего тот опешил и не стал этим ни с кем делиться. Вот за этим-то Назаров и пришел к ней сегодня. Никогда бы не смог он подняться к ней на этаж, если бы не необходимость. Алена должна его понять и простить, может быть, теперь-то уж чего…

Свет в окнах горел, кто-то был дома. Подавив десятый по счету судорожный вздох, Назаров вошел в подъезд и начал медленно подниматься по лестнице.

— Саня?! Что случилось?! — Алена смотрела на него широко распахнутыми, по-прежнему красивыми глазами и одновременно тянула в квартиру за рукав куртки. — Проходи скорее! И не молчи, ради бога! Что случилось-то?!

— Да ничего не случилось, чего ты так разволновалась, Лен? — Назарову сделалось так стыдно за свой неурочный визит, за ее внезапный страх, что он, невзирая на ее приглашение, встал столбом у порога. — Ты за кого так переживаешь?

— Как за кого? За Санечку. — Лена часто заморгала, продолжая прерывисто дышать. — Он ведь по стопам отца пошел, в милицию.

— Санька?! Вот такой пацан?! — Назаров поднял на метр руку от земли, намекая на рост маленького Саньки Самойлова, которого таскал на плечах в дни их общих загородных вылазок.

— О-оо, это когда было, Саня! Так десять лет прошло! Ему теперь двадцать один, он вернулся из армии и ушел в милицию. Поступил заочно учиться на юридический. А я… А я совсем спать перестала. — Алена всхлипнула, прикладывая к глазам рукав домашней кофточки. — Просила, умоляла, ничего не вышло… Да ты проходи, Саня! Проходи! Я рада тебя видеть. Честно, рада!!!

Назаров прошел следом за ней в комнату и огляделся.

Почти ничего не изменилось. Та же югославская стенка с посудой. Гобеленовый диванчик под мохнатым пледом, два кресла у балкона. Телевизор «Ролсон» и очень много фотографий. На каждой стене, на каждой полке, на столе, даже на телевизоре. Ваня в форме, Ваня на даче, с маленьким Санькой снова Ваня… И еще их общая фотография. Их отдела. В самый канун Нового года. Они тогда отдыхали душой после очередного разноса Короткова и, развалясь за собственными столами, вяло шутили на предмет своего непрофессионализма и материальной несостоятельности, не позволяющей им хотя бы с горя уйти в запой. Тут распахнулась дверь, влетела секретарша Оленька, гаркнула по-солдатски: «Чи-ииз!» — щелкнула фотоаппаратом и умчалась обратно. Фотография вышла удачная, хотя никто не позировал. Она у Назарова хранилась на первой странице в альбоме. А у Самойловых, вот, на сам видном месте. И на ней они: Назаров Саня — молодой тогда еще и веселый, и Самойлов Иван, совсем рядом, почти рука об руку. И не пролегло тогда еще между ними Ванькиной смерти, и горя его осиротевшей семьи тоже не пролегло, все было просто и понятно. И ведь казалось тогда, что всегда так будет. Всегда… А вон как вышло…