В моей голове
Шрифт:
Словно поняв, о чем ее сейчас просят, Майя указала на сестру:
– Я плету ей косы.
– Ага, – со всей мукой в голосе, на которую только способен семилетний ребенок, произнесла Ника. Сестру она, конечно, любила больше, чем свои волосы, но как же их было жаль распутывать после таких процедур.
– А это ваш салон красоты? – Алиса улыбнулась, чуть продвигаясь внутрь сооружения. Оно оказалось куда меньше, чем снаружи, поэтому ей пришлось постараться, чтобы не задеть пропавший ночник. Без него тут было бы совсем темно.
– Нет, это наш замок. Как тот, что в конце города стоит, –
– Как принцессы, – улыбнулась Майя, уже забросив затею заплести косу и теперь украшая волосы сестры заколками.
– Принцессы не строят замки, за них это делают слуги, – поправила ее Ника.
– Откуда ты это знаешь?
– Потому что я хожу в школу, а ты – нет.
– Так, – перебила их Алиса, снимая одно полотенце и освобождая проход, – предлагаю пойти на кухню пообедать и заодно выяснить, откуда берутся замки. Кто «за»?
– А как мы это выясним? – спросила Майя.
– А вот и придумаем, – Алиса поднялась на ноги и чуть отошла в сторону, – а кто последний прибежит на кухню, тот будет мыть посуду.
Как обычно, такой мотивации хватило, чтобы девочки наперегонки побежали на кухню. Интересно, на сколько еще лет хватит этой материнской хитрости?
2
Наши дни
Майя
«Здесь какая-то ошибка,
И понять я не могу
Почему в моем саду
Не играет больше скрипка?»
Я открыла глаза.
«Видно, наш скрипач расстроен шибко
Вот сейчас, в моем саду.
Кстати, я еще все жду,
Что заиграет снова скрипка».
Я села на месте. От резкого движения комната перед глазами пошла по кругу, меня затошнило. Слабость в теле не давала встать на ноги, поэтому мне удалось только сползти с кровати на пол.
Я в своей комнате. Как?
«…почему в моем саду
Не играет больше скрипка?»
Строчки из детского стихотворения крутились в моей голове как застрявшая в магнитофоне кассета.
Какая еще скрипка?
Чувствую себя отвратительно. Ощущение будто в моей голове репетировал наш школьный инструментальный ансамбль. Каждая попытка свести мысли воедино отдавалась болью в лобной доле и затылке.
Я невольно застонала и приложила пальцы к вискам.
Какой сегодня день? Была ведь ночь.
А где та незнакомка, которая пользуется такими же духами, как у Ники?
Я резко выпрямилась.
Ника.
«лежит на земле в снегу без сознания очнись почему ты не отвечаешь скрипка я слышу играет скрипка почему она играет кто на ней играет помогите кто-нибудь моя сестра не дышит мне страшно кто-нибудь помогите умоляю».
Я слышала стук своего сердца в ушах. Страх свалился на меня, как одеяло, и он душил, и душил, и душил. На секунду мне показалось, что я не могу дышать. Я попыталась сделать вздох, но это отозвалось лишь сухим хрипом в груди. Я уперлась руками в пол.
Моя сестра, Господи! Она же… она мертва? Где она? Мне нужно ее найти.
От нахлынувших воспоминаний перед глазами вновь все поплыло. Рукой я нащупала перед собой тумбу и попыталась подняться. Слышу, как что-то звякнуло сверху, и в следующую секунду на ковер
Я вцепилась в край тумбы и все-таки поднялась. Страх тянул меня вниз, поэтому я уперлась рукой в стену. Медленными шагами мне удалось дойти до двери, но я одернула руку от нее и обернулась.
Стакан разбился?
Возле тумбы лежали осколки. Их почти не было видно из-за лучей солнца, которые в них отражались, и из-за ворсин ковра, в котором они утопали.
Почему он разбился?
Я не знаю, сколько времени смотрела на эти осколки. Головная боль напомнила, что мне нужно найти Нику. Я вывалилась в коридор, позабыв про разбитый стакан. Здесь свет солнца пробивался еще сильнее через окна, и я зажмурилась.
– Мама! Папа! – я закричала сиплым голосом, уже не обращая внимание на звон в голове.
Ответа не было.
– Мама! Папа! – эта попытка уже напоминала историку у ребенка, потерявшегося в торговом центре. Он кричит, зовет на помощь, но никто не обращает внимания.
Я сползла по стене вниз на пол, потому что была уверена, что вот-вот меня стошнит, волнение, слабость и головная боль сделают свое дело.
– Мама… Папа…– по щекам побежали слезы. Мне стало невероятно страшно, настолько сильно, что даже слово «страх» сюда уже не подходит. Это чувство больше, сильнее, губительнее. Это ужас.
Стон перерастал в истерику, я начинаю всхлипывать, хватать ртом воздух и издавать икающие звуки. Наверное, в другой ситуации меня бы этот звук рассмешил, но сейчас он словно ком, застрявший у меня в горле и не дающий нормально вздохнуть.
Видимо, не мой вялый крик, но мои звонкие всхлипы все же услышали. В коридоре раздались быстрые шаги, и вот ослепляющие лучи солнца кто-то собой заслонил.
– Родная моя, – всегда спокойный и низкий голос отца сейчас звенел от волнения.
Он ухватил меня за плечи и попытался поставить на ноги, но я только повисла на его шее. Мне будто снова 6 лет и я расстроена из-за смерти мамы олененка Бэмби. Папе ничего не оставалось, кроме как сесть рядом, обнять меня и начать медленно раскачиваться в разные стороны. Это был его метод успокоить меня или Нику, когда мы были маленькие и разбивали коленки, пытаясь научиться кататься на велосипеде. И когда были подростками, и нам разбивали сердца горе-дружки и неверные подруги. И вот сейчас, когда мне казалось, что что-то случилось и разбило наш привычный мир навсегда. Этот метод всегда работал. В его объятьях никакие беды меня не достанут, я до сих пор в это верила.
Понемногу я успокоилась, но меня все еще пробирала дрожь. Я словно была все еще там, в зимнем лесу, ночью, и ледяной ветер окутывал меня и играл с волосами. Папа, видимо, ощутил это, поэтому чуть отстранился, чтобы посмотреть на меня.
Его губы на долю секунды дернулись будто он хотел что-то сказать, но вдруг передумал. Его рука легла на мою щеку, и он вздохнул.
Эта пауза насторожила меня, страх снова начинал возвращаться. Он хочет сказать, что с Никой? Она умерла?
– Где она? – выдала я. Прозвучало это грубее, чем в моей голове.