В Москве полночь
Шрифт:
— Очень сильно, — покивал носатый. — Никаких больше выступлений. Представляете? А теперь армию раздевают. Армию! Я согласен — можно прижать к ногтю меня, делового. Переморщусь и в Польшу свалю. Там не хуже. Но — армию! Матка боска…
— А что вы в Ташкенте делали? — спросил Толмачев.
— Химичил, — сказал носатый. — Доматывал без конвоя первый срок, героическим трудом смывал вину перед народом.
Он допил рюмку, положил на стойку несколько смятых долларовых бумажек:
— Хватит,
— Вполне! — Юрик смел бумажки в ящик под стойкой. — Заходите, всегда рады.
— Обязательно, — поднялся носатый. — Оревуар, мужики…
И поплелся к выходу, безуспешно пытаясь стянуть на пузе узкую курточку на молниях и заклепках.
— Закрываться, что ли? — вздохнул Юрик, посмотрев на часы. — Больше никого не будет, погода не в кайф. Налить?
— Достаточно на сегодня, — сказал Толмачев.
— Угощаю, — сказал Юрик, лихо булькая в две рюмки. — Японский виски. Вчера ящик привезли.
— Ну, если японский… — заколебался Толмачев.
Выпить не успели. Дверь с рыком распахнулась, и в бар ввалилась шумная компания — длинноволосые молодые люди, обряженные в тщательно продуманную рвань, девушки в блеклых балахонистых плащах и старичок с тугими яблочными щечками, в безупречной жемчужной тройке. Молодежь еще, видать, только разгуливалась, в полный торчок входила, а старичку уже было море по колено. Он с порога полез ко всем целоваться — с Юриком, с Толмачевым и «голубых» не пропустил.
— Всех! — фальцетом закричал старичок, широко разевая рот с фарфоровыми зубами. — Всех! Пьем за Альбиноса!
— Простите, — наклонился через стойку Юрик. — Закрываемся скоро, Сергей Михайлович. — Так что извольте, ваше степенство, сначала за выпивку заплатить. Чтобы, значит, без прошлых эксцессов.
— Обижаешь, Юрик! — закричал старичок, вытаскивая тугую пачку денег.
Через минуту общество пило, пело и плясало. Шум стоял, как в бане в час пик.
— Что это за кузнечик? — крикнул Толмачев Юрику.
— Сергей Михайлович? Лошадник, герой скачек… Круто гуляет. И всегда норовит насвинячить. Хоть бы скорей упился…
Одна из девушек в балахоне повисла на Толмачеве, в уголок потащила, за отдельный столик. Сказать, что Толмачев сопротивлялся, значило бы сильно погрешить против истины… А когда уселся в уголке, под тусклым розовым фонариком, расхотелось ему веселиться, потому что девушка исчезла, а он оказался в компании двух лбов с крысиными хвостиками на затылках, в шнурованных стеганых жилетах. Чикаго да и только…
— С вами поговорить хотят, — сказал один из лбов в ухо Толмачеву. — Не желаете с нами пройти?
— Не желаю, — вздохнул Толмачев. — Но выбора у меня, как понимаю, нет.
— Точно, — сказал лоб. — Нет выбора. Поднимаемся и тихонько линяем. И улыбаемся!
—
— Дед заплатит, — кивнул на старичка лоб.
Однако Толмачев уже успел включить радиомаячок, вшитый в подкладку. Поднялись. Один юноша Толмачева за талию прихватил, совсем по-приятельски, и замурлыкал бессвязно. Выходя на лестницу, Толмачев покосился на шумный и дымный зальчик бара. «Голубые» поднимались из-за стола.
Ресторан внизу уже закрыли, мордатый швейцар в небольшой гардеробной зевал так, словно хотел проглотить два ряда вешалок.
— Михайлыч надолго загудел? — спросил он у Толмачева и кивнул вверх, на дверь бара.
— Наверное, надолго, — сказал Толмачев. — Так что спи спокойно, дружище.
На улице лбы подхватили Толмачева под руки и потащили в ночь, через лужи. Рыкнул мотор, тормознула рядом вместительная иностранная тачка. Толмачева запихнули на заднее сидение, лбы уселись с двух сторон. Тачка рванула с места, и в последний момент Толмачев заметил, как под козырек ресторана торопливо выскочили «голубые». Потоп, к лицу прижали тряпку с сильным эфирным запахом, и Толмачев почти мгновенно уснул.
Очнулся от того, что машина стояла. Впереди, в свете фар, фигура в блестящем дождевике открывала решетчатые ворота. Голова разламывалась, и Толмачев против воли застонал.
— Потерпи, — миролюбиво сказал один из лбов. — Отходняк всегда такой — ломовой. Сейчас попьешь — все пройдет.
Ворота раскрылись, машина въехала в темный, густо заросший кустарником, двор.
— Где мы, если не секрет? — спросил Толмачев.
— Далеко… Километров сто от Москвы. Вываливайся — ждут!
Через узкую веранду они вошли в обычную дачную хижину — две небольшие комнаты, крутая деревянная лестница на чердак, разнокалиберная мебель, лампа под старинным розовым абажуром. С хлипкого дивана поднялся сухопарый мужчина лет пятидесяти. Лицо невыразительное, как стершаяся монета.
— Благополучно доехали? — спросил.
— Вроде, нормально, — пожал широченными плечами один из сопровождающих, — Тачку меняли, как было велено. Мимо гаишников проехали без задержки. Раз пять останавливались, осматривались. Никто не нагонял.
— Свободны, — сказал сухопарый. — Посидите на веранде. И не расслабляйтесь. От Николая Андреевича можно всяческих сюрпризов ожидать. Можно ведь, Николай Андреевич?
— Куда мне, — отмахнулся Толмачев. — К тому же голова болит — просто разламывается. Вы что, не могли пригласить более безболезненным способом?
— Могли, — усмехнулся сухопарый. — Но в Москве много любопытных на постах ГАИ. Вы бы еще начали шуметь… А так — все нормально, везут ребята пьяного приятеля.