В Москве полночь
Шрифт:
— Учту, — кивнул Степан. — Мажь нежареный. Икорка свежая, ребята на днях с Сахалина привезли.
Акопов согласен был мазать нежареный — икра так и таяла во рту.
— Извини, что не в столовой, — сказал Степан. — Там ремонт.
— Ты же говорил — дача новая…
— Была новая. А теперь — старая. Позавчера саданули из гранатомета.
— Я про это в электричке слышал. Говорят, из пушки по какой-то даче стреляли.
— Главное, суки, время выбрали… У меня небольшой коктейль намечался. А в последний момент
— А куда смотрит доблестная милиция? — спросил Акопов.
— Вот и я про то же у начальника милиции спросил, — вздохнул Степан. — Куда смотришь? Сегодня с гранатометом… А завтра, что — с «Алазанью» ждать? Ну, приехали, иху маму… Главный здешний мент обещал террористов из-под земли найти. А пока пустил для моего спокойствия топтунов вокруг участка. Однако, думаю, не спасут топтуны. Надо соседнюю землю покупать. Того и гляди — в окно нассут!
— Корешуешь, значит, с милицией? — подмигнул Акопов.
— Что значит корешую, Гурген? — чуть обиделся Степан. — На топтунов-то уж я заработал. Знаешь, сколько для района сделал? Кирпичный завод поставил — продукцию отпускаю почти по себестоимости. И только для районных строек. Две голландские сыродельные линии притаранил! Подарил. Сейчас район просит дом престарелых оборудовать. Ну, выделил средства, какие дела. А бухгалтера своего посадил, чтобы старушек не обворовали на этом переоборудовании. А ты говоришь…
— Теперь понятно, зачем тебе аэрофлотовские ворота понадобились, — сказал Акопов.
— А чего там… Аэропорт рядом. Попросил — привезли. Ладно. Как съездил?
— Нормально. Спасибо, Степушка, выручили твои связи. Иначе солоно бы пришлось.
— На здоровье. Ты мажь, мажь! Не последняя.
Ел Степан аккуратно, степенно, по-деревенски подставляя ладонь под кусок. С аппетитом ел, как любой честный труженик, не отягченный угрызениями совести. Позавтракали. Из-за камина выдвинулся мальчик, укатил столик. Взамен принес огромные пепельницы красного стекла и деревянную сигаретницу в виде избушки с встроенной в двери русалкой-зажигалкой.
— На сиську нажми, — посоветовал Степан, глядя, как Акопов мучается с зажигалкой.
— Давно не курил, — пробормотал Акопов, с наслаждением затягиваясь пахучим мятным дымком.
— Значит, нормально съездил, — сказал Степан, тоже закуривая. — Из Ташкента в Сурханабад поездом добирался? Семнадцатого числа?
— Да, — насторожился Акопов. — А что?
— Ага… Значит, это ты узбекскую контрразведку на две головы облегчил. Я так и подумал.
— Вот эта сигаретница, Степа… — пощелкал по избушке Акопов. — Не в стиле она. Не бонтон. Тут нужен обычный лакированный ящичек… Китайский, желательно. Как раз к вазе.
—
— Да я и не заговариваю, — развел руками Акопов. — Просто не могу ничего понять. Узбекскую… Как ты сказал? Контрразведку? Откуда она взялась?
— Такие вопросы я тебе должен задавать. От жизни отстаете вы там, в своем Управлении. Меня бы, что ли, взяли — хоть на полставки.
— Я думал — гебешники. Но тебе откуда известно?
— Работают мужики. И говорят, напрасно ты завалил контриков. Они ведь тебя без задней мысли пасли, просто так. Не хотели эксцессов на территории Узбекистана.
— Да… — протянул Акопов. — Они меня просто так пасли. А кто же просто так явки в городе засветил? Куда ни сунусь — паленым пахнет…
— Тут я ничем помочь не могу. У своего начальства спрашивай, зачем оно тебя на паленые явки посылает.
— Рад бы спросить, — вздохнул Акопов, — да не хочу. Пока не разберусь, соваться на службу не буду. Не нравится мне тамошний сквозняк, Степа, не нравится. Потому к тебе и пришел.
Степан долго думал, потирая виски. Потом сказал:
— Ладно. Не нужны мне ваши тайны — меньше буду знать, дольше проживу. И все же… Давай, в двух словах, без фамилий. Я с лету понимаю, ты знаешь.
Акопов коротко рассказал о ташкентском резиденте и собственных подозрениях.
— Верно мыслишь, — кивнул Степан. — Не из Ташкента пошло. В Москве гадят. И значит, Гурген, влез ты по самые некуда… Теперь понял, почему я в свое время послал родную армию подальше? Вместе с пенсией ее? Между прочим, того самого военкома… Ну, который заявлял, козел, что в Афган меня не направлял… И что обязательств передо мной не имеет! Да, уволили его из рядов нашей славной армии. С треском выгнали. Он отсрочки от призыва устраивал. Конечно, не за спасибо.
— Бог с ним, — поморщился Акопов. — Мне-то что делать?
— Плюнуть надо на державу, раз она позволяет всяким подлецам тебя иметь… Иди ко мне, Гурген! Опять вместе повоюем.
— Может быть, когда-нибудь придется к тебе податься, Степа. Я ведь нанимался работать в порядочном учреждении, а не в бардаке, где каждая сволочь с лампой к заднице лезет… Но сейчас не могу. Слишком много, брат, я на свое дело нервов и крови положил. А теперь — утереться?
Они еще помолчали.
— А сурханабадский прокурор… тоже твоя работа? — вдруг спросил Степан.
— С чего так решил?
— Подумал… — запнулся Степан, — подумал, что мужики тамошние поставили условие: мы тебе помогаем, а ты — нам.
— Нет, прокурор — не моя работа. Кстати, почему — тоже, Степушка?
— Да ладно тебе, — вздохнул Степан. — Газеты читаю. И ящик иногда смотрю.
И опять надолго замолчали, и Акопов подумал, что с немногими людьми на этом свете он может так, как со Степаном, задушевно молчать вместе.