В начале жизни (страницы воспоминаний); Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания; Проза разных лет.
Шрифт:
Очевидно, судьба Тельмана по-настоящему беспокоит ребят. «Где Тельман? Почему его не слышно?» — такими словами люди говорят обычно о своем пропавшем товарище, о близком родственнике, который давно не шлет о себе вести.
А ведь Тельмана никто из них и в глаза не видел. Нужен был целый год тревог и волнений за судьбу человека, чтобы его незнакомое имя стало звучать, как имя друга.
В письмах ребята много рассказывают о том, как жадно ждали они почтальона с газетой, как бегали к приятелям слушать радио для того, чтобы узнать последнюю судебную новость.
«Мы вместе с вами пережили страданья
Что рассказывают наши ребята Димитрову о себе?
Только в письмах самых маленьких упоминается иногда их семья, родственники, товарищи, домработница Люся. Они посылают трогательный привет Димитрову и его маме от себя и от своей мамы.
Школьники говорят в письмах о своем ученье. И говорят с какой-то удивительной честностью, не скрывая даже своих плохих отметок.
Юра Новожилов из Москвы сообщает:
«Я сейчас имею отметки больше на „удовлетворительно“ потому, что я писал очень толсто и каждая буква сливалась с другой и получалось грязно. А теперь я обещаю исправиться и с лучшими пионерами и комсомольцами строить социализм, чтобы прогнать фашизм».
Ребята не сомневаются в том, что т. Димитров понимает их условный школьный язык, похожий на телеграфный код.
Наталья Пушкина пишет ему «Я учусь на 8 х., 1 в. х. и 1 уд» («Хорошо», «весьма хорошо» и «удовлетворительно»).
А восьмилетняя Р. Пойман с Украины говорит: «Учусь на „добре“, обещаю учиться на „дуже добре“».
Кое-кто из ребят посылает Димитрову нечто вроде своего послужного списка.
«Дядя Димитров, я расскажу вам, каким я был во 2-й и 3-й группе и каким я стал в 4-й группе. Когда я был во 2-й группе, то не было ни одной перемены, чтобы я не был в канцелярии за плохие дела (или побью кого-нибудь, или ведро с водой перекину и другие дела). То же самое я делал в 3-й группе. Меня в год выкидывали из школы раз пять, наверно, и принимали. Я давал обязательство больше не делать таких штук, а не выполнял. А когда я перешел в 4-ю группу, я понял, что больше таких штук не надо делать, что нужно себя взять в руки. Теперь я стал ударником и на доске красуюсь. Дядя Димитров, я даю вам слово быть первым ударником на всю школу, какая имеет 840 учеников, и продолжать дело так, как вы продолжали».
Все эти сообщения о школьных успехах и неуспехах больше всего похожи на военный рапорт. В рапорте все должно быть точно и честно. В рапорте не должно быть утайки и прикрас.
«Мы, ученики глухого уголка Ойротии, Турчатского Аймака, Гурьяновского сельсовета, Айнской школы, прочитав в газете, что вы, товарищ Димитров, приехали в Москву, решили написать вам поздравительное письмо. Мы, хоть и с опозданием на 22 дня, а все же узнали о вашем прибытии! Нас в школе 34 человека, 3 группы. Все мы дети колхозников и трудящихся единоличников. Скажем вам, как мы учимся.
В 1-й группе учится плохо Дмитриев Коля и Загороднева Маня, во 2-й группе — Казанцева Нюра, в 3-й группе учится плохо Дьянкова Валя, Полосухин Игната, Караваев Миша. Получают „неуды“ по некоторым предметам Касмынин Ваня, Загороднев Ваня и Караваева Тоня. Но мы вам, товарищи, обещаем, в честь вашего приезда к нам, подогнать по всем предметам, наблюдать чистоту, приходить в школу умытыми, чисто
Дальше следует еще двадцать два обещания.
Но какое отношение имеют все эти школьные отметки, горячие завтраки и опрокинутые ведра к лейпцигскому процессу, к товарищу Димитрову и его соратникам?
Такое же, какое имеет дисциплина в одном отряде к боевой готовности всей армии.
Повесть об одном открытии
В этом альманахе печатается научный очерк М. Бронштейна, написанный для детей старшего возраста, но интересный — я полагаю — и для взрослых.
Научный очерк для детей рядом с художественной прозой и стихами для взрослого читателя — это сочетание может показаться необычным и странным.
Все так давно привыкли к тому, что детская литература помещается на особой полке — самой нижней в шкафу.
С незапамятных времен «детская» литература так же, как и ее сестра литература «народная», была вне поля зрения людей, обладающих хорошим вкусом, вне суда и закона литературной критики.
Под пестрыми обложками дореволюционных книжек для детей и для «народа» можно было найти все что угодно: и безыменные слащавые стишки про ангелов и птичек, и бойко состряпанную смесь из чудес природы и фокусов со спичками, и даже — иной раз — повесть Н. В. Гоголя, на обложке которой фамилия автора была обозначена так: «В. М. Дорошевич». [219]
219
Имеется в виду книга: «Тарас Бульба. Повесть из казачьей жизни запорожцев». В. М. Дорошевич, изд. И. А. Морозова, М. 1908.
Невежество, безграмотность, неумелое и беспомощное любительство, примитивный дидактизм — вот что прежде всего бросается в глаза, когда извлекаешь из архива роскошные томики сусально-«золотых библиотек» и невзрачные книжонки научно-популярных серий.
Мы предъявляем к нашей советской литературе для детей высокие требования — идеологические и художественные. В области научной детской книги у нас проделаны опыты, которые в общей литературе ставились до сих пор очень редко и случайно.
Создается новый литературный жанр — детская научно-художественная книга, и работают над этим новым жанром не присяжные посредники между наукой и литературой — компиляторы и популяризаторы, а серьезные научные работники и писатели.
Это дает детской литературе право на интерес широких читательских кругов — без различия возраста.
Недавно американский рецензент, разбирая одну из советских научных книг для детей, сказал о ней следующее:
«Мы даже не представляли себе, что детям можно давать такой крепкий раствор науки».
Очевидно, рецензента больше всего удивило то, что в детской научно-популярной книге и в самом деле говорилось о науке. Ведь все так давно привыкли находить в книгах этого рода только гомеопатические дозы научных мыслей и фактов, растворенные в водянистых рассуждениях о пользе науки, о красоте и стройности мироздания, о «тайнах природы», о «чудесах науки и техники».