В небе полярных зорь
Шрифт:
— Я механик, и у меня есть дело ко всему на самолете, — не отрывая от пола глаз, пробурчал он.
— Ты толком расскажи, как все это произошло.
— Прочистил ракетницу, вставил ракету. Стал спускать собачку, а она выскользнула из-под окоченевшего пальца. Вот и выстрел, — глухо произнес он. — Не заступайтесь больше за меня, товарищ капитан, перед командованием. Пусть меня отдадут в трибунал и в штрафную роту отправят, только бы на передовую.
Он поднял глаза, и Комлев увидел в них мольбу.
— Я хочу в пехоту. Ведь вы видите, что у меня здесь все идет комом. Не могу я больше здесь, не могу. И душа,
Голос Хмары дрожал, говорить ему было трудно, но он спешил высказаться.
— У меня мать, сестренка за линией фронта, брат воюет танкистом, батя в партизанах. Когда кончится война, спросят, сколько я убил фашистов. Что отвечу?
— Скажешь, сколько обслужил боевых вылетов, — перебил его Комлев.
— Я вот этими руками хочу душить фашистов. — Хмара вынул из кармана фотокарточку и, подавая ее Комлеву, продолжал: — Вот за эту дивчину еще хочу рассчитаться. Невеста моя...
У Комлева защемило сердце от сознания, что он так мало знает людей.
— Ну что ж, ясное море, силой милому не быть! Пиши рапорт.
4
Переход на новый тип самолета одним летчикам давался легко, другим — с трудом. Многие перед первыми вылетами волнуются, в воздухе держатся напряженно и поэтому не замечают своих ошибок.
Как и раньше, первым в эскадрилье на новом самолете вылетел Егор Бугров. Доложив комэску о выполнении задания, получив замечания, он, уединившись, начал что-то записывать в свой самодельный блокнот.
Прилетел из зоны Семен Блажко.
— Мечта пилота! — вылезая из кабины, с восхищением заявил он, причмокивая губами и прищелкивая пальцами.
— Теперь будем хвоста драть фрицам, — сказал Бозор.
— Боря, не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Попилил бы ты лучше на «харитоше» еще. «Яша» растяп не любит, угробишь...
— И всегда ты, Сеня, плохо говоришь! Ну какой ты человек? — еле сдерживаясь, бросил в ответ Бозор.
— А думаешь, тебе и сказать ничего нельзя, если ты с начальством летаешь? Нет, скажу! Получше тебя летчики на «харитошах» продолжают топать, а тебе «яшу» дали. А почему? Ведомый замполита. Как же! Да и вообще, если бы не военком, пилял бы ты сейчас на «кукурузнике», молоко возил. Это уж как пить дать.
Бугров хотя и был увлечен своими записями, но услышал разговор пилотов, подошел к ним, спокойно проговорил:
— Сеня, брось блажить! Обуздай свое ботало... Ссора казалась неминуемой, но в это время Блажко вызвали к командиру эскадрильи.
— Не устал, лейтенант? — спросил Ветров.
— Никак нет! — отчеканил Блажко, браво вытянувшись перед комэском.
— Тогда еще один полет в зону сделаешь. — Обязательно и неоднократно, как сказал бы отец Пимен, усмотрев бутылку с коньяком, — забалагурил Блажко, но, видя, как нахмурился комэск, закончил: — Есть полет в зону!
Блажко улетел, а Мирзоев остался ждать своей очереди. Сердце жгла обида за военкома. Неужели все летчики думают так?
...Комлеву, и только ему, он обязан тем, что стал истребителем. Мирзоев прибыл в полк из летного училища. Молодых летчиков, как говорят, «вводили в строй». Мирзоеву часто попадало от командования за ошибки. А военком Комлев находил для него слова одобрения, умел вселить чувство уверенности.
Однажды по неосторожности Мирзоев выпустил на
— Внимание, внимание! Сенсация! Сегодня в номере лихой наездник Бозор Мирзоев скачет на строптивом козле, — закричал Блажко, указывая рукой на карикатуру в «Боевом листке».
Это за посадку накануне. В момент касания земли колесами, Мирзоев резко взял на себя ручку. Машина подскочила и, снова ударившись о землю, запрыгала, не подчиняясь управлению.
Около стартовки столпились хохочущие пилоты и техники. Бозор сделал вид, что это его не особенно расстраивает , даже вместе со всеми пытался смеяться, но ничего не получилось... Он махнул рукой, в которой держал шлемофон, и, отойдя в сторону, сел на камень. Глаза его были влажны. «Нет, не выйдет из меня летчика, — решил он. — Вот и командир полка об этом же сказал: «Не выйдет из тебя истребителя, в первом же бою проглотят, как пескаря, фашистские щуки!». Пилот все еще видел холодный взгляд командира полка, слышал тон, которым были произнесены эти слова.
Погруженный в свои мысли Мирзоев не заметил, как к нему подошел Комлев, и, положив руку на плечо, с обычной усмешкой проговорил:
— Что, детинушка, не весел, буйну голову повесил?
— Нечего мне веселиться, товарищ комиссар, — почти сквозь слезы ответил Мирзоев. — Все уже стреляют, а я все еще в зону хожу.
— Фу ты, ясное море! Да как почувствуешь машину, словно самого себя, догонишь. Мне тоже сначала туго давалось. Летное дело не простая штука.
— Командир полка сказал, что из меня не выйдет истребителя.
— И командир может ошибиться. А ты действуй настойчиво и добьешься своего, — посоветовал Комлев.
Военком повернулся и быстро пошел в сторону радиостанции, у которой виднелась широкоплечая фигура капитана Ветрова. Из-под голубого околыша выбилась прядь волос, обветренное лицо недовольно морщилось.
Мирзоев остался один со своими думами и переживаниями. Но после слов военкома на душе стало светлее, он уже не считал себя таким несчастным, как несколько минут назад.
Для Мирзоева комиссар эскадрильи Никита Кузьмич Комлев был устодом 7 . И уж если Комлеву не сразу далось летное мастерство, так что можно говорить о нем, молодом таджикском парне из далекого глухого кишлака?
7
Непревзойденный мастер, строгий наставник, внимательный учитель (тадж.).
Юноша решил твердо: он будет настоящим летчиком.
— Ошибку наша редколлегия допустила на этот раз, ясное море, — сообщил Комлев Ветрову.
— Какую?
— Карикатуру на Мирзоева поместили.
— Не вижу в этом ошибки.
— Видишь ли, Николай Гаврилович, в данном случае критика действует на объект отрицательно. Он допускает ошибки не из-за халатности или недисциплинированности. Он потерял уверенность, а мы... Надо одобрить его хоть раз, пусть не совсем заслуженно, но одобрить. Как он сегодня выполнил задание?