В небе полярных зорь
Шрифт:
Ветки били по лицу, но Комлев не обращал на это внимания. Впереди, сквозь кусты, он увидел сетку, ровно натянутую по земле. Летчик почему-то подумал, что это минные поля, хотя раньше их видеть не приходилось.
— Э, не все ли равно, на мине подорваться или пулю в затылок получить, — решил Комлев и выскочил из кустов.
...Дорога, а на ней, метрах в пятидесяти, фашист.
— Эх, ясное море, перекрыли! — Комлев свернул в сторону.
Немцы остановились, что-то кричат. Пролетели только секунды, но время было выиграно. Комлев оторвался от преследователей.
Кустарник стал редеть, ноги все больше и
Крики и стрельба отдалились. Голоса слышались все глуше, стрельба реже. Наконец все смолкло...
Никита насторожился. Прошла секунда, вторая, третья, быть может, минута, а установившуюся тишину ничто не нарушило. «Кажется, ушел», — подумал он. Теперь можно было оценить обстановку и принять решение, что делать дальше. Заменил в пистолете полупустую обойму. Девять патронов: семь для врагов и два для себя, на случай осечки. Хотелось курить. Пренебрегая опасностью, повернулся на левый бок, вынул из кармана портсигар. Вспомнил Петра Зайцева. «Молодец, спасибо тебе, Петя. Как пригодился твой табачок!»
Когда механик перед стартом положил в карман летчику деревянный портсигар с табаком, то ни он, ни Комлев не думали о том, что табак пригодится. Папиросы размокли, и махорка была сейчас кладом. От глубокой затяжки приятно закружилась голова.
Быстро наступала темнота. Вдруг вдали послышался лай собак. Одни лаяли протяжно, с визгом, с подвыванием, другие — отрывисто, грубо, третьи — с хрипом. Вслед за лаем донеслись голоса немцев.
Никита сжался в комок, плотнее приник к болотной жиже. «Ну, теперь все!» — обожгла мозг страшная мысль. Шли нескончаемо длинные минуты. Комлев вспомнил Бозора Мирзоева. Может, где-нибудь здесь, поблизости, в болотной трясине нашел он свою смерть? А что будет с ним, Никитой? Что думают товарищи? Вернулся ли Анатолий Булатов? А если не вернулся?
«Надо быть ко всему готовым», — подумал Комлев. Чтобы в случае смерти враги не смогли установить номер части, он достал удостоверение личности и вместе с отпускным удостоверением спрятал в корнях куста. Партийный билет Комлев оставил при себе. И мертвый, он будет прижимать к груди эту маленькую книжечку.
Лай собак, крики немцев и хлюпанье ног в болотной жиже слышались все ближе и отчетливее. Никита замер. Но свора пронеслась мимо. Опасность временно миновала, и он снова стал думать не о смерти, а о жизни.
Завтра, с отпускным удостоверением в кармане, он летел бы домой, к жене, детям, матери. Комлев достал изрядно потрепанную, поцарапанную орденским винтом фотографию. Она тоже останется с ним до последней минуты. Милые, родные. Никита прижал к пересохшим губам фотографию.
«Родные, если бы я мог вас обнять в последний раз, проститься с вами!».
И, словно это было вчера, он услышал голос Веры, ее последние слова, которыми провожала его на фронт: «Я верю в тебя, Никита, знаю, что с тобой ничего не случится, ты вернешься домой. Обязательно будешь дома. Слышишь, обязательно! Я буду ждать тебя, Никита!».
Лежа в холодной воде, Комлев продрог, но левая нога горела, как в огне. Когда и при каких обстоятельства
Оставаться здесь дольше нельзя, надо действовать. И Комлев, приподнявшись на локтях, осторожно выполз из-под куста. Зажгло в правом плече.
Вода... кочки... кустарник. Никита полз медленно, осторожно. Каждое движение вызывало острую боль. Куда ползти? Небо закрыто сплошными тучами, ни одного просвета. Впереди — неизвестность. Но надо, надо двигаться вперед. А что ждет там, впереди?
Под руку попала суковатая палка. Летчик подобрал ее. Опираясь на палку, приподнялся, сделал шаг, еще, еще — идти можно.
Подул легкий ветерок. На небе стали проступать звезды. Теперь уже легче. По звездам летчик определил направление, наметил вдали ориентир — высокую сопку — и направился к ней.
В темноте земля кажется ровной, сопки вдали — расплющенными. Вдруг правая нога погрузилась во что-то мягкое, жидкое. Инстинктивно Комлев переступил левой, но и эта нога завязла. Все тело медленно потянуло вниз. Трясина! «Вот и конец! Даже следа не останется от меня! Как все это глупо! Уйти от пули, чтобы захлебнуться в гнилой болотной жиже. Спокойно!» — приказал себе Комлев и замер. Потом лег на живот. Погружение как будто приостановилось. Он выбросил палку вперед и потянул на себя. Палка подалась свободно. Но он продолжал орудовать палкой, пока она не зацепилась суком за твердый грунт. Комлев начал вылезать из трясины. Сантиметр... еще сантиметр... еще... Левая рука дотянулась до кочки. Наконец-то!
Выбравшись на твердую почву, он пошел прочь от этого страшного места. Порой, теряя сознание, падал на камни. Тело ныло от усталости, болела нога, но он шел и шел, не зная куда — навстречу ли новой опасности или к своему спасению. Много времени прошло, пока взобрался на вершину сопки. Там лежал большой камень. Одна сторона его обрывалась стеной. Здесь, за ветром, летчик решил сделать привал и в изнеможении опустился на землю. Вынул из кармана маленькую коробочку. В ней было шесть витаминных конфет. Хотел одну положить в рот, но сдержался: еще неизвестно, что впереди.
Пошел мелкий, моросящий дождь. И без того мокрая одежда на этот раз промокла до нитки. Потянуло ко сну. «Не спать, не спать!» — командовал себе Комлев. Но веки смыкались. На минуту забылся и явственно услышал лязг гусениц танков и ясный русский говор: «Он здесь, он должен быть где-то здесь!»
Быстро вскочил, но кругом было тихо. Дождь прекратился, зато крепче ощущался холод. Куртка и брюки обмерзли, стали твердыми, словно футляр.
«Эх, ясное море! Чуть не уснул. Так можно и замерзнуть», — ругал себя Комлев, разминая одеревеневшие члены.
Сквозь частокол соснового леса проглянула холодная луна. Опираясь на палку, Комлев пошел на восток.
Наступил рассвет. Поднялось позднее осеннее солнце. Комлев сел на ствол поваленного бурей дерева. Снова посмотрел на свои продовольственные запасы. По три конфеты в день — на двое суток хватит, по две — на трое. Позавтракал одной конфетой.
Посмотрел на письмо Голубева и с горькой усмешкой подумал: «Когда же теперь доставлю его адресату?».
Виктор Хмара писал простым карандашом, и вода не очень попортила письмо. Комлев разобрал каждое слово. Хмара сообщал, что ему присвоили звание старшего лейтенанта, наградили орденом Красного знамени, что теперь он командует ротой.