В небе полярных зорь
Шрифт:
— Ты чему улыбаешься?
— Да вид у нас у всех, товарищ командир, парадный: словно от своры собак отбивались.
— Это ничего. А насчет парада... Пройдем мы еще по главному проспекту Мурманска парадным шагом, обязательно пройдем, Бозор. Но теперь надо быть начеку: погода летная... Еще раз растолкуй всем, что делать в случае налета... Ступай.
4
Еще сутки прошли без особых происшествий. Больные, уставшие люди бредут медленно. Сомов, по выработавшейся в пути привычке, боязливо озирается по сторонам: а вдруг неожиданно настигнет погоня? Его тревога передается другим. Открытая местность: ни навесной скалы, ни расщелины,
Кончился еще один короткий серый день. Начало подмораживать. Недавно еще пухлый, как вата, снег твердел. Теперь лыжи скользили легко. Но, обжигая лицо, подул ветер. Усиливаясь, он срывал с твердого наста острые хрусталики, и они, перегоняя друг друга, поползли навстречу. Началась поземка. У измученных людей вот уже трое суток не было во рту почти ни крошки. Подножный корм выручал плохо. На привалах перерывали массу снега, чтобы найти хоть что-нибудь. Ели древесную кору и хвою, мох и лишайник. Один раз наткнулись на голубику, темную с сизоватым, бархатным отливом. Поляну обшарили вдоль и поперек, исползали на коленях, но то, что добыли с таким трудом из-под снега, лишь разожгло аппетит.
Шли по снежному свею. Дышать тяжело: бьющий в лицо ветер захлестывает, вызывает кашель, выматывающий последние силы, раздирающий грудь. «Только бы до привала никто не остановился! — думает Комлев. — Пусть длиною хоть с вершок будет шаг, но надо идти и идти вперед; в этом спасение. Остановится один, повалятся все, и тогда никакая сила не поднимет людей».
Комлев вспомнил, как ему трудно было идти двенадцать лет назад из родного села на станцию. Тогда он только вступал в пору юности. С котомкой за плечами, в дубленом перешитом полушубке, в серых больших валенках с глубокими разрезами на голенищах под коленками, в шапке с завязанными назад ушами и в стеганых варежках на руках он гордо вышел из Белоярова, перешел через мост, оглянулся еще раз и уверенно шагнул вперед. Мать попыталась отговорить его. «Не ходил бы ты, Никитушка, сегодня, сердце у меня что-то не на месте, да и солнце кровяное», — робко сказала она. Но разве усидишь дома, когда получен вызов в школу ФЗО и в нем указан срок явки. Вначале идти по наезженной дороге было легко. Но потом потянула поземка, наступили сумерки, а за ними ночь. Никита сбился с пути. Куда ни ступит — твердый лист ломается, и он проваливается по пояс в снег. Никита выбился из сил. Он вспомнил рассказы старших о том, как замерзают люди в степи. Холодные мурашки побежали по спине, захотелось плакать, позвать маму. Руки начали коченеть: промокли рукавицы. Никита сбросил их, засунул руки в рукава полушубка, поджал под себя ноги и, переваливаясь с боку на бок, покатился. Сколько так катился и куда, не знал. Но вот почувствовал, что под коленями и локтями не проваливается снег. Остановился. Пошарил руками. Снег твердый, на нем соломинки. Обрадованный, вскочил на ноги, поплясал на месте. «Дорога, дорога!» Не раздумывая, в какую сторону ему нужно, побежал. Куда девалась усталость! Сквозь редкий лес мелькнул желтый огонек. Через несколько минут он лежал на полатях, а в трубе голосила теперь уже не страшная вьюга.
То было двенадцать лет назад и на своей родной земле. Сейчас он так устал, что непреодолимо захотелось растянуться на снегу и уснуть навсегда. А как же люди, которых вырвал из рабства? Нет-нет, он не может быть слабым.
Думая так, Комлев оглянулся. У шедшей сзади него женщины выскользнула из-под ног лыжа, проваливаясь одной ногой в снег, она со стоном начала приседать. Комлев кинулся к ней, схватил за руки, хотел помочь удержаться на ногах, но она уже села. Широко открытые, без всякого выражения глаза, не мигая,
— Товарищи, не садитесь! — просил, требовал Комлев. — Скоро привал. Там лес, костер разожжем, обогреемся. Здесь же нет ни сучка, открыто кругом, метет...
— Эй, что встали?! Жми до горы, там остановка! — крикнул в хвосте колонны Трофимов.
Но какое-то тупое безразличие овладело всеми. Никто не хотел двигаться с места. Сил хватало только на то, чтобы зачерпнуть пригоршней снег и отправить его в рот. Тогда Комлев выхватил из кобуры пистолет и, потрясая им в воздухе, страшным голосом просипел:
— Прекратить глотать снег, иначе стрелять буду!
— Очень буду рад! — Сомов посмотрел такими глазами, что Комлев только поежился.
— Старшина, вы же окончательно простудитесь, заболеете, — опуская пистолет, стал упрашивать Комлев.
— Туда и дорога! — Он что-то еще пробурчал невнятно, устало прикрыв веки, стал засыпать.
Тетя под шалью без кистей сидит неподвижно, только тяжело вздыхает:
— О, осподи... Отпусти мою душу грешную на покаяние...
— Нашла время молитвы читать! — вырвалось у Мирзоева.
— Не сердись без толку, Бозор! — сказала стоявшая над женщиной Машенька. — Ее молитва тебе не мешает, а ей, может быть, поможет...
— Что же будем делать дальше? — обращаясь ко всем, спросил Комлев. С болью он смотрел на потухающие глаза и синие круги под ними, на нездоровый румянец на щеках Маши. Она тяжело дышала, еле сдерживала душивший ее кашель.
— Разрешите съесть по кусочку шоколада, — прошептала Маша.
Люди задвигались, стали вынимать из карманов драгоценные крошки. Раздались голоса:
— Если бы он был.
Стало ясно, что многие не выполнили приказ Комлева о неприкосновенном запасе шоколада. Никита, Бозор, Иван и Маша переглянулись. Первой полезла в карман меховой шубки Маша. За ней достали свои неприкосновенные запасы Комлев, Мирзоев и Трофимов. Все это разделили на маленькие части и отдали тем, у кого не было ни крошки.
— Пора, товарищи, — сказал Комлев.
Никто не пошевелился. Люди медленно погибали на глазах, и от этого сердце готово было разорваться.
Комлев вопросительно посмотрел на Машу, и она поняла, что он просит у нее помощи.
— Вы что, вековать здесь собрались? — звонко крикнула она и пошла от человека к человеку. — Видно, коротка у вас память, коль забыли, от чего ушли и куда направляетесь. Забыли тех, кто погиб там, за проволокой?! К вам пришла свобода, и вы пока живы. Мы победили бурю, одолели скалы, а когда цель уже близка, до своих рукой подать, вы добровольно ложитесь в могилу. Так не поступают советские люди.
Кто лежал — приподнялся, кто сидел — зашевелился, не спуская глаз с девушки. А Машенька вплотную приблизилась к Сомову и, глядя на него в упор, продолжала:
— Нам осталось немного пройти этой лощиной, преодолеть вон тот перевал, и мы дома. Глядите, он виден уже! А вы струсили. Ну что ж, трусы недостойны свободы. Им лучше оставаться здесь, ждать смерти. А еще лучше — вернуться в барак номер семь. Хотя зачем возвращаться? Придут немцы и, как миленьких, доставят вас обратно, если не перестреляют. Вы этого хотите, Олег Прохорович?
— Нет-нет, — испуганно заговорил он, вытянув вперед ладонь, как будто отстраняя от себя страшное видение.
— Тогда, Аника-воин, садись ко мне на плечи, понесу, — властно протянула ему руку Маша. Ухватившись за нее, он поднялся и, покачиваясь, побрел. Скрипнул снег под его лыжами, и этот скрип, как глоток горячего чая, обогрел и ободрил Никиту. «Теперь пойдут, теперь пойдут!» — радовался Комлев, наблюдая, как один за другим со стоном поднимаются люди.