В небе великой империи

Гибельгаус Людвиг

Президент США понял, что настало время выдвинуть главный аргумент:

— Я не могу себе представить, что отдаленные политические перспективы могут оказаться важнее дарованных свыше человечеких жизней. И если ваше правительство не проявит мудрость и гуманность, я гарантирую вам, что любая поддержка, которую США предоставляют России, оказывается под угрозой. Под очень большой угрозой. Для нас в США человеческая жизнь является наивысшей ценностью и не может ставиться на кон в политической игре — это была явная выспренная ложь, но очень эффектная и Президент мысленно похвалил себя. Нужно запомнить фразу, пригодится ещё куда-нибудь ввернуть.

Американец знал на какую кнопку нажать. Проект миллиардного кредита России встречал большие трудности в конгрессе, а в случае катастрофы „Боинга“ при таких обстоятельствах на нем можно было бы поставить крест навсегда. В то же время этот кредит был главной надеждой нынешних российских властей перед грядущими выборами. Придержать повышение цен на продукты… Выплатить месяцами задерживаемые зарплаты и пенсии… Кредит был главным условием

победы на выборах нынешнего Президента и это вполне отвечало американским интересам. Но коли на кон ставились собственные выборы, можно и постращать…

— Мы уважаем позицию Соединенных Штатов и не хотим чтобы наши отношения осложнялись в связи с подобной проблемой…

— Решение остается за вами, господин Президент. Мы очень рассчитываем на ваше благоразумие.

— Я лично предприму все возможные меры для спасения самолета…

— Американский народ доверяет вам и рассчитывает на вас, господин Президент. Мы надеемся, что под „всевозможными мерами“ вы понимаете и уступку террористам в случае если все другие меры не окажутся эффективными. Мы задействуем свои лучшие силы, чтобы задержать и выдать вам террористов и полотна — Президент начал повторятся, но это было главным в его речи.

— Обещаю вам полную поддержку. Американский народ не будет разочарован. Ради спасения людей мы согласны пойти на определенные жертвы. — голос русского коллеги зазвучал в полную силу.

— Я не сомневался в вашем понимании, господин Президент. Уверен в том, что никто не понесет ущерба от подобного жеста доброй воли и гуманизма. Желаю вам скорейшего выздоровления и возобновления продуктивной работы.

— Благодарю вас, господин Президент. Желаю и вам всего наилучшего.

На какое-то мгновенье американцу показалось, что в голосе его собеседника прозвучала скрытая насмешка. Но это длилось только мгновенье. Он положил трубку и вдруг понял, что его беспокоило всю заключительную часть их разговора. Вопреки обычной практике, оба Президента незаметно перестали называть друг-друга по именам. Как к этому относиться и что это могло означать, было ему ещё не ясно.

В тысячах километров от Вашингтона, в подмосковной больничной палате правительственной больницы, пожилой седовласый человек положил телефонную трубку и, откинувшись на подушке, сказал несколько слов, от которых только что вошедшая с лекарствами медсестра густо покраснела, а телохранитель в дверях едва сдержался, чтобы громко не засмеяться. Через минуту появился секретарь. Запивая минеральной водой несколько таблеток, человек на кровати сказал:

— Передай ФСБ, пусть отдадут приказ на выдачу картин за полчаса до истечения ультиматума.

„Картины должны остаться в стране“ — твердо заявил он себе, когда секретарь ушел — „но и ссориться из-за них со всем миром я не собираюсь.“

Воздушное пространство в районе г. Анжеро-Судженск, московское время 16:40

В мире воцарилась ночь. Уходящее на Запад солнце и скорость истребителя, влекущая его почти строго на Восток, сделали свое дело. Последние отблески заката стали неразличимы даже за спиной и лишь Луна придавала темно-фиолетовой тьме слегка голубоватый оттенок. Хорев отодвинул подальше гермошлем, в котором спать отчего-то хотелось ещё сильнее и старался поэкономнее расходовать таблетки против сна, входящие в обязательное полетное снаряжение. Специально разработанная для военных пилотов сложная смесь концентрированного кофеина и прочих веществ была скорее всего не особенно полезна для здоровья, зато побочно подавляла чувство голода. Запас воды также был минимальным, но здесь определенная сдержанность шла только на пользу, поскольку возможность отправления естественных потребностей в истребителе не предусмотрена вне зависимости от длительности его полета. Главным связующим звеном Хорева с окружающим миром был сейчас радар кругового обзора, четко отмечавший всё происходящее вокруг. Сопровождающие его перехватчики летели, как и сам майор, без бортовых огней, дабы скрыть свою миссию от иногда попадающегося встречного воздушного движения. Радар СУ-27 с легкостью охватывает радиус до пятидесяти километров и на его экране нередко появлялись точки, которые можно было идентифицировать как гражданские машины, летевшие на той же высоте и с той же скоростью, что и „Боинг“. В эфире господствовало радиомолчание, что являлось для Хорева верным знаком того, что проблема решается на земле. Это вполне соответствовало плану и майор испытывал заслуженную гордость. С военной точки зрения его позиция считалась неприступной и беспомощно тащившиеся позади него четыре до зубов вооруженных перехватчика являлись тому вящим свидетельством. Контуры „Боинга“ загадочно переливались в зыбких отблесках лунного света и вспышках собственных сигнальных огней, а красный цвет электронного прицела казался сейчас особенно зловещим. За минувшие часы майор уже как-то свыкся со своей миссией и сама по себе она беспокоила его не больше, чем обычный тренировочный полет, вот только неутомимо бегущие часы на приборной панели ежесекундно напоминали, что времени остается всё меньше и меньше. Сигнал от Моргунова мог прийти в каждую минуту, Хорев был готов к нему. Если же нет… После четырех с лишним часов полета майор не исключал и такую возможность, более того, она не казалась теперь невероятной и ужасающей. Инстинкт военного летчика, который должен считаться со смертью постоянно, переработал эти чувства в холодный и трезвый расчет для спасения собственной жизни. И это не было решением, которое бы приняли на его месте большинство гражданских людей, а именно: сдаться на милость победителя

и пытаться выгородить себя, сотрудничая с властями и заваливая своего сообщника, нет, это было решение военного человека, который пошел на такую операцию не только ради денег, но и из желания полностью порвать с прежней жизнью. И возвращаться к ней Хорев не собирался в любом случае. Поэтому, хорошо представляя себе маршрут оставшейся части полета, майор на подробной карте, отпечатавшейся в его мозгу уже отметил крестиком ту точку, в которой „Боинг“ получит как минимум одну ракету класса воздух-воздух. Ну конечно, если люди внизу сами изберут этот вариант, к которому Хорев на собственное удивление был довольно равнодушен. В конце-концов на путь к спасению это не влияет. Но таковы условия, а он привык держать слово. Не получить сигнал и оставить лайнер лететь своим маршрутом означало бы поражение и трусость, страх перед последствиями и уступку тем, кто считал, что их воля сильнее. А уж вот этого бы майор ни за что не допустил. Поэтому в двадцати пяти километрах юго-восточнее города Чита палец его правой руки аккуратно надавит на гашетку… Хорев планировал выпустить две ракеты с промежутком примерно полторы секунды, поскольку дожидаться исхода попадания времени не было, да и взрыв ракеты на таком близком от цели расстоянии мог оказаться опасным и для самого нападающего. Ну а главное заключалось в том, что „Боинг“ есть его единственная гарантия. С её исчезновением жизнь майора стоит очень немногого в окружении четырех противников, которые только и ждут возможности… А гибель лайнера чисто по-человечески вызовет в них такую ярость! Хорев прекрасно понимал это. На месте своих преследователей он бы отреагировал точно также. Но весь трюк заключался в том, что он был на своем месте, а не на их. И поменяться с кем-либо местами майор ни за что бы сейчас не согласился. Даже с министром обороны. Майор был военный летчик, который знал свою работу и хорошо умел её делать. И как всякий мастер, он не любил за своим занятием отвлекаться на посторонние мысли.

Система наведения ракеты АА-10 могла оснащаться различными комбинациями датчиков, которые предусматривали либо тепловую, либо локационную ориентацию на цель, в зависимости от условий пуска и прочих факторов. Если дистанция до цели была значительной, то сначала в дело вступал миниатюрный локатор в головной части ракеты, а с приближением к цели включался тепловой датчик, улавливающий температуру факела и потока оставляемых им отработанных газов. Схема эта не являлась новой и сама ракета тоже не была последним словом техники, новейшие модели располагали лазерным наведением, однако при плохих погодных условиях лазер зарекомендовал себя не с лучшей стороны. Поэтому в российской военной авиации ракета АА-10 оставалась основным средством воздушного боя. На вооружении ВВС состояли и более мощные устройства, рассчитанные на борьбу с тяжелыми бомбардировщиками и крылатыми ракетами, вплоть до ракет АА-16 с миниатюрным ядерным боезарядом, но сейчас майору приходилось обходиться тем, что есть. С учетом того, что расстояние до „Боинга“ составляло примерно полкилометра, Хорев не мог с уверенностью сказать, тепловой или локационный датчик выведет ракеты на цель. Но то что хотя бы одна из двух цели достигнет, сомнений не вызывало. Если это будет тепловой датчик, то смертоносный снаряд попадет в один из четырех двигателей лайнера, что повлечет за собой, вероятно, взрыв турбины, обрыв крыла и мгновенную катастрофу. Огромный лайнер, кувыркаясь, свалится в неконтролируемое отвесное падение, рассыпаясь в воздухе на куски. Если локационный датчик приведет ракету в хвостовую часть, то „Боинг“ может продержаться в воздухе ещё какое-то время, но вероятность того, что его экипаж сможет посадить почти неуправляемую в горизонтальной плоскости машину, фактически равна нулю.

Дистанция в полкилометра до „Боинга“ тоже не была случайной или выбранной на глазок. Меньшей она не могла быть из-за угрозы пострадать от осколков собственной ракеты или обломков самолета, а большее расстояние увеличивало риск того, что один из числа преследующих его пилотов может вклиниться между машиной Хорева и „Боингом“, лишив тем самым майора возможности прицельно выпустить ракеты, отвлеченные новой целью перед собой.

Хорев не нуждался в том, чтобы прокручивать в голове все эти мысли, он был достаточно опытным пилотом и просто досконально знал то, как поступать и что последует за пуском ракет. Вкладывать в чисто профессиональный анализ соображения абстрактной гуманности ему и в голову не приходило. Всё происходящее имело своей задачей в корне изменить его жизнь и три сотни человеческих судеб не были за это слишком дорогой ценой.

г. Мадрид, российское посольство, время 14:05

— Где вы оставили своего американского коллегу? — жестко спросил Моргунов, когда Сергей Иванович вновь переступил порог кабинета.

— Он докладывает обстановку вашингтонскому начальству — Казанцев лгал, но это была ложь во спасение. Вряд ли террористу понравилось бы то, чем занят сейчас Мак Рейнолдс…

— Итак — на осунувшемся лице Моргунова появилось какое-то подобие вызывающей улыбки — вы обсудили проблему не только с Москвой, но и с американцами. Что-то изменилось в вашей позиции?

— Пока я вам этого сказать не могу. Мне нужно ещё раз запросить Москву.

2 секретарь был абсолютно уверен, что изменений нет, иначе Москва тут же бы поставила его в известность, однако тянуть время теперь могло оказаться на руку и ему. План своих собственных действий уже начал вызревать у него в голове, но всё это казалось настолько дерзким, что самому было страшно поверить.

В Москве сняли трубку после первого же гудка. Не называя себя, Казанцев коротко спросил:

— Новые указания есть?