Шрифт:
Женскій вопросъ давно уже утратилъ ту остроту, съ которой онъ трактовался нкогда обими заинтересованными сторонами, но что онъ далеко не сошелъ со сцены, показываетъ художественная литература. Въ будничномъ стро жизни, когда часъ за часомъ уноситъ частицу бытія незамтно, но неумолимо и безвозвратно, мы какъ-то не видимъ за примелькавшимися явленіями, сколько въ нихъ таится страданія, которое поглощаетъ все лучшее, свтлое, жизнерадостное въ жизни цлой половины человческаго рода, и только художники отъ времени до времени вскрываютъ намъ тотъ или иной уголокъ женской души, чтобы показать, что не все здсь обстоитъ благополучно, что многое, сдланное и достигнутое въ этой области, далеко еще не ршаетъ
Въ этомъ отношеніи безспорно на первомъ мст мы должны поставить небольшой, но полный жгучаго страданія очеркъ, скоре даже бглый эскизъ, картинку, схваченную на лету, г. Вересаева. "Проздомъ" {"Образованіе", № 1.} – она такъ и называется, какъ бы съ цлью подчеркнуть, что предъ нами явленіе, примелькавшееся автору, какое мы можемъ наблюдать на каждомъ шагу, почему и не стоитъ его расписывать: достаточно его указать, и каждый самъ дополнитъ все недостающее въ картин изъ личныхъ наблюденій.
Важно одно – дать главный пунктъ въ картин, отмтить центральную точку, изъ которой исходятъ лучи, освщающіе и осмысляющіе все остальное. И въ этомъ смысл картина г. Вересаева вполн законченное произведенье, представляющее цлую драму человческой жизни, одной изъ многихъ, можно не обинуясь сказать – безчисленныхъ жизней.
Даны два особо выпуклыхъ момента въ жизни женщины – сначала предъ нами "она" невстой, затмъ "она" женой и матерью. Въ противопоставленіи этихъ двухъ моментовъ и выясняется драма. Студентъ Ширяевъ и его невста Катерина Николаевна, оба сверкающіе всми красками молодого чувства и жизнерадостности, и докторъ со своей женой Марьей Сергевной, подавленные и отцвтшіе, какъ растенія, которыхъ осенью хватилъ ранній морозъ. А между тмъ оба они еще молоды, но кажутся какъ бы не въ расцвт силъ, а въ конц жизненнаго пути, когда тяжкіе итоги давятъ плечи и сгибаютъ спину. Вначал – поэзія, блескъ, игра бьющей черезъ край отъ полноты силъ души. Спустя десять лтъ вотъ какое настроеніе, вызывающее слдующіе разговоры.
"– Скажи, пожалуйста, ты видлъ книгу… Какъ ее, Викторъ Михайловичъ? Да, "Проблемы идеализма"… Видлъ ее? – спросила Марья Сергевна доктора.
– Видлъ, – неохотно пробурчалъ докторъ.
– Удивительное дло! – нервно засмялась Марья Сергевна. – А я даже и не знала ничего, ничего даже и не слыхала про нее.
– Кто же въ этомъ виноватъ? – докторъ пожалъ плечами.
– Вотъ и подумай, кто въ этомъ виноватъ… Отъ кого я что-нибудь могу услышать, кром тебя? Весь день торчу въ кухн и дтской, забочусь, чтобъ теб обдъ былъ во время и чтобы дти теб не мшали спать посл обда… Откуда же я могу узнать?
– Ну, пошло! – нахмурился докторъ и тяжело вздохнулъ.
– Да, пошло!.. "Общеніе", "совмстная духовная жизнь"… Какія красивыя слова, какъ пріятно употреблять ихъ въ умныхъ разговорахъ! Со стороны можно подумать, какой новый человкъ, съ какими новыми требованіями отъ брака! А на поврку выходитъ – обыкновенный мягкотлый интеллигентъ, нужно только все прежнее.
Она говорила нервнымъ, спшащимъ голосомъ, какъ-будто нарочно старалась не дать себ времени одуматься. Ширяеву было неловко. Въ глазахъ доктора загорался мрачный неврастеническій огонекъ, онъ тоже уже терялъ желаніе замять
– Скажи, пожалуйста, причемъ тутъ мягкотлость? – спросилъ онъ, враждебно глядя на жену.
– Нужно только все прежнее, – продолжала Марья Сергевна. – Чтобъ жена рожала дтей, заботилась о провизіи и о дровахъ и устраивала уютъ, а чтобъ самому спокойно пользоваться жизнью… Господи, настоящіе пауки, право. Приникнутъ къ женщин и сосутъ, и высасываютъ умъ, запросы, всю духовную жизнь. И остается отъ человка одна родильная машина".
Смущенный этими горькими рчами, студентъ Ширяевъ "смотрлъ на Марью Сергевну и думалъ: вдь, были же были у нея эти ясные, славные глаза, съ какими она снята на групп… Обманывала ли ими жизнь, какъ она обманываетъ людей мимолетною двическою прелестью, или тутъ погибло то, что не могло и не должно было погибнуть? И почему тогда оно погибло такъ легко и такъ безвозвратно?"
И счастливый влюбленный студентъ, ругнувъ про себя доктора "русакомъ проклятымъ", увренъ, что въ "ихъ жизни ничего подобнаго не повторится". "Люди ищутъ новаго счастья и ждутъ, что къ нему притти также легко, какъ къ старому; а жизнь и дремуча, и не раздвигается сама собой въ гладкую дорожку; кто хочетъ новыхъ путей, долженъ выходить не на прогулку, а на работу".
Такъ-же, какъ эта докторша, чахнетъ въ повсти г-жи Дмитріевой ("Руск. Бог.", январь-февраль) "Тучки" кончившая консерваторію, жена земскаго начальника "Барбарисыча", Евгенія Ивановна. Правда, ее хоть дти утшаютъ, но и она чувствуетъ, какъ жестоко дйствительность разошлась съ мечтами ея двическихъ лтъ.
"– Вотъ, Дора, вы все гоните, гоните меня на сцену… Разв можно отъ нихъ (дтей) уйдти?
Дора Яковлевна смутилась, покраснла и брови ея нахмурились.
– Я и не говорила никогда, что вамъ надо уйдти отъ нихъ, – рзко возразила она. – Разв артистка должна быть непремнно монахиней? Вотъ уже несогласна и несогласна! Это мужчины выдумали, что ужъ если женщина вышла замужъ, такъ и сиди на привязи у семейнаго очага, а сами то они преспокойно женятся и плодятъ дтей, да вдь не мшаетъ же имъ это быть и учеными, и писателями, и артистами, и… земскими начальниками! – неожиданно прибавила она и сама разсмялась.
Евгенія Ивановна тоже улыбнулась, но улыбка у нея вышла какая-то неловкая, точно ей совсмъ не было смшно и нужно было только показать, что смшно, и что она сама не прочь надъ собой посмяться.
– Вы еще совсмъ не понимаете жизни, Дора, – сказала она, поглядывая то на Дору, то на Надежду Григорьевну своими красивыми, немножко усталыми глазами. – Хотя вы об и ученыя двицы, но ничего-ничего вы не понимаете. Ахъ, милыя мои, я тоже мечтала, когда мн было 20 лтъ. Мы познакомились съ Борисомъ Борисычемъ въ вагон желзной дороги… Я хала въ консерваторію, а онъ въ университетъ. Ахъ, какъ мы хорошо говорили, если бы вы знали!.. Мы не спали вою ночь, и какіе были планы, какія мечты, какія огромныя дла мы хотли длать!.. А вотъ прошло 10 лтъ… и Борисъ Борисычъ – земскій начальникъ, а я мать троихъ дтей… и только!.."
"Быть экономкой и нянькой – и больше ничего!.. Мать троихъ дтей – и только!" Эти и имъ подобныя жалобы, какъ заключительный аккордъ, звучатъ въ масс произведеній, посвященныхъ женской жизни не только въ русской литератур. Припомнимъ мать и сестру героини романа Елены Белау "Полуживотное", напр., гд съ особой рзкостью и горечью авторъ подчеркиваетъ этотъ обидный конецъ женской жизни. Или въ роман "Сотрудница", гд попытки жены стать товарищемъ мужа тоже кончаются неудачей.
Мы слышали эти жалобы столько разъ, что он успли уже достаточно намъ наскучить, и уже не обращаемъ на нихъ вниманіе. Но въ послднее время начинаютъ звучать уже и новыя нотки, на которыхъ стоило бы остановиться.