В объятиях демона
Шрифт:
— Нормально. — тихо шепчет она, нагибаясь и поднимая с пола заявление об отчислении, а после протягивая декану. Правда, на него уже кто-то наступил, и оно было не совсем в том виде, в котором бы его стоило протягивать руководителю факультета, но выбора не было. У нее нет сил идти еще за одним бланком и делать все по-новому.
Преподаватель смотрит на нее очень понимающе. Он не задает лишних вопросов, не сердится на нее, а просто смотрит с таким большим сочувствием в глазах, словно понимает все те чувства, которые творятся внутри девушки. А может, они просто написаны у нее сквозь эмоции на лице.
— Я сам отнесу заявление в деканат. Иди домой. — тихо говорит декан, погладив ее по плечу, и девушка разворачивается, прощается с ним и медленно выходит, потому что тело все еще отдавалось неприятной болью, ломило кости и, что самое
Она не плачет. Слезы ее, конечно, душат, но она изо всех сил держится, осторожно пытаясь поправить в коридоре волосы. Рубашку пытаться замыть бессмысленно — может, хотя бы так отстирается, но в этом она уже сомневалась. Да и честно сказать, сейчас Валерии было не до вещей, не до этой проклятой рубашки. Она осталась вообще одна. Одинешенька. У нее не осталось друзей, папа в далекой Америке, Алекс за решеткой. У нее просто никого больше нет, и разумом она сейчас это крайне отчетливо понимала — так явно, что ее бросало в дрожь. По телу и правда была такая сильная дрожь сейчас, что ей казалось, как будто бы ее ноги в мгновение становятся ватными, и девушка больше не может идти. Но она идет. Она должна идти. Кое-как она все-таки добирается до машины, забирается на водительское сидение и открывает зеркало, оглядев себя. Волосы всклокочены, лицо с одной стороны неприятно разбито, все тело просто ломит, а низ живота, казалось, сейчас просто разорвется. Еще чуть-чуть, и она просто заскулит от боли, как побитая палками дворовая собака.
«Я буду сильной»
Еще раз она обещает себе это в отражение, доставая папину аптечку, оттуда — вату и перекись, чтобы обработать раны. Она обещает себе это во второй раз. Вот только откуда взять столько сил?
Двенадцатая глава
«Околдованный снами
Прокричит на прощанье,
Что у ветра глаза
Твои»
Герман Янович все-таки смог добиться свидания. Это было сложно, потребовало не мало затрат и легкого вранья, но все-таки у него получилось сделать это. Он упрямо не понимал, почему девушка так вцепилась в паренька, почему он ей так нужен и зачем она борется. Он изучил все материалы дела, показания, доказательственную базу следствия и уже сейчас мог с уверенностью сказать о том, что дело гиблое. Они практически ничего не смогут сделать, он, конечно, попытается, но уже сейчас обещать что-то Валерии он не мог, да и очень кощунственно было бы обнадеживать ее с его стороны. Хотя, когда она поднимала на него свои несчастные глаза, ему хотелось сделать все, лишь бы девочка не переживала и не смотрела на него так, но сам адвокат тоже не мог продать душу дьяволу за это. Может быть, он бы это и сделал ради нее — свои детей у него никогда не было, все детство в отъездах Андрея он сам ей занимался, и был практически как отец. Несколько раз она даже называла его папой, а сейчас он понимал, что ничего хорошего с ней не происходит. Она всячески пытается не показать то, насколько сама же изломана изнутри, буквально на маленькие кусочки, и они уже никогда не срастутся. Хотя, Герман Янович пытался поверить в то, что когда-нибудь этого Лагранжа она сможет отпустить, хотя и сам в какой-то степени понимал, что Валерия далеко не из таких. Иногда его пугало то, с какой отдачей девушка говорила о своем возлюбленном, с такой, что если бы ей понадобилось закрыть его от пуль, она бы сделала это не раздумывая, и даже тень сомнения не промелькнуло бы на ее личике. Ронес действительно волновался насчет того, что сейчас она сложит на карту все свои силы, судьбу, а Лагранжа все равно посадят. Все пойдет прахом, а Лерка уже не сможет оправится после всего произошедшего. Лагранжу же он строго-настрого запретил рассказывать Лере хоть что-то, ведь блондин тоже понимал, что шансов у него немного. Их почти нет. И сейчас об этом говорить было нельзя — пусть до определенного момента она лучше будет в неведении. Для ее же блага.
Прошло уже несколько дней с момента ареста Алекса, и, на самом деле, дома мало что поменялось. Все было точно также плохо, было очень пусто, и очень тихо — лишь изредка малыш-пудель Алекса гавкал и ластился. Она возилась с ним на автомате — главное было не забывать гулять и кормить. Также Лера изо всех сил старалась поддерживать родителей парня, которые совсем расклеились от горя. Она
Это место вызывало у нее панику и какой-то необснованный страх. Кругом решетки, куча людей в форме и с дубинками, тщательный досмотр всех вещей. Она постоянно оглядывалась, словно вот-вот на нее здесь кто-то налететь может, напасть прямо со спины. Вот уж никогда девушка не думала, что сможет вообще оказаться в таком месте, да еще и с намерениями попасть на свидание. Сразу же болезненно защемило сердце — Алекс где-то здесь. Рядом. И здесь ведь жизнь действительно далеко не сахар. Волнение пересиливало мысли о том, что он это заслужил. Девушка молча, в звенящей тишине, шла за конвоиром, чувствуя, как внутри нее все сжимается, переворачивается и скручивается в тугой узел.
— Ждите.
Мужчина в форме уходит, а она остается сидеть в небольшой клетушке за столом. Девушка очень нервничала и волновалась, ей было страшно от того, что здесь и сейчас она вообще может увидеть. А если с ним что-то произошло уже здесь? А если его пытают? Валерия сидела и усиленно попыталась прогнать из своей головы эти назойливые мысли, которые, словно мухи, преследовали ее со всех сторон. За решеткой находится еще один человек в форме, который внимательно смотрит на нее, практически не отводя глаз, и Царева отводит взгляд первая, уставившись на свои руки.
Слышатся шаги, и девушка едва ли не подскакивает, поворачиваясь и внимательно смотря на блондина. Парень все в той же одежде, в какой его забрали из дома и в какой он проснулся в то утро — она помнит. Светлые волосы растрепанные, слегка грязные, на лице есть несколько ссадин, но он живой. Живой, вроде бы даже здоровый, и едва его заводят, Валерия сразу же изучает его взглядом, исследуя буквально всего. Он в порядке. Это уже радует. С первым пунктом все хорошо, с его физическим состоянием. А как с моральным — это еще только предстоит выяснить.
— Алекс… — тихо говорит она, пристально посмотрев на молодого человека, с запястий которого снимают наручники.
Алекс смотрит в пол. Он вообще не хотел идти, если честно. Парень не хочет смотреть ей в глаза, в очередной раз рассказывать обо всем, разговаривать тоже. Лагранж разбит, и это видно невооруженным глазом. Ему тяжело, тяжело просто от осознания того, что он все это натворил, а страдают другие люди. Та же самая Лерочка, которая готова на все ради него — даже вытаскивать его из тюрьмы сейчас, искать каких-то адвокатов, доказательств, носить ему вещи и еду. Разве он вообще этого достоин? Лагранж так не думает.
— Посмотри на меня. — тихо еще раз просит девушка, протянув к нему руку и взяв его ладони в свои маленькие ладошки, осторожно поглаживая их. — Алекс, пожалуйста. У нас не так много времени.
Лекс все-таки поднимает глаза, вглядываясь в ее лицо, и он хмурится. Ссадины, синяки… Что это такое? Он сам тянется к ее лицу рукой и мягко кончиками пальцев проводит по ее щеке, а девушка сама же подается ему навстречу, ощущая прикосновение парня, тепло его ладони, и шумно выдыхая.
— Что это такое?
— Не обращай внимания. — тихо отвечает кудрявая. — Ничего страшного нет. Просто синяки.
— Прости меня. — негромко говорит юноша, виновато посмотрев на кудрявую. — Просто постарайся дальше жить так, как будто бы меня никогда и не было в твоей жизни. Суд через две недели.
Она и сама не замечает, как слезы медленно начинают катится из ее глаз, она быстро моргает, а после вытирает свободной ладонью. Она не хотела, чтобы Лагранж видел ее слезы. Лера вполне осознанно понимала, что ему сейчас не легче. У нее есть свобода, родня — а он там один, взаперти. И ей абсолютно все равно, что за дело. Кудрявая в любом случае будет защищать его до потери пульса. И жить так, словно его никогда не было, она уже никогда не сможет.