В объятьях олигарха
Шрифт:
В голосе абсолютная уверенность в своей правоте, мне ли ее разубеждать. Я лишь пробурчал:
— Мог бы сам сообразить… Лизонька, а ты знакома с доктором Патиссоном?
— С Германом Исаковичем? Конечно… Почему ты спросил?
Дрогнуло сердце от милого, внезапного «ты».
— Да так… Познакомились недавно… Он кто такой?
— Гений… Нет, нет, не преувеличиваю. В медицине он гений. Папа помог ему, у него собственная клиника под Москвой. Папа говорит, когда Герман Исакович обнародует результаты своих исследований, ему наверняка дадут Нобелевскую премию.
— В какой
— Кажется, в психиатрии. Или в нейрохирургии. Точно не знаю. Во всем, что касается работы, доктор очень скрытный человек. Суеверный, как моряк. У него принцип. Как- то сказал: если ты, Лизок, хочешь чего–то добиться в жизни, никого заранее не посвящай в свои планы. Он немного чудаковатый, как все гении. Похож на добрую фею из сказки.
— Эта добрая фея сегодня навестила меня.
— Да? И что ему нужно?
— Пообещал вставить в научное исследование отдельной главкой. В раздел, посвященный маньякам.
— Ха–ха–ха… А если серьезно?
— По поручению Леонида Фомича уговаривал поскорее написать расписку на полтора миллиона. Я ведь из–за них укокошил Гарика.
Лиза размышляла не дольше секунды.
— Значит, и его ввели в заблуждение. Коварная тварь.
Она смущенно покосилась: не слишком ли крепко выразилась.
— Гении всегда доверчивы, как младенцы. Тем более есть свидетельница убийства.
— Откуда вы знаете?
— Гений привел с собой. Забавная такая девчушка, студентка. Принесла на ужин тарелку помоев.
Лиза пересела на лежак, взяла меня за руку. Глаза в пол–лица. Лицо худенькое, нежно–прозрачное. Я думал, опять будем целоваться, оказалось, нет.
— Неужели все так плохо?
— Лиза, мы с тобой оба чужие в этом доме.
Целая гамма чувств отразилась на ее лице, и главным среди них было отчаяние. Я здорово ошибся в ней. Лиза знала больше, чем высказывала, и еще о многом догадывалась. Ее прозрение, вероятно, началось задолго до моего появления, но душа отказывалась принимать правду в ее ужасающей наготе. Ой, как ей было трудно, бедняжке. Сейчас, в тиши подвала, мне открылась взрослая женщина, умная, сосредоточенная, искушенная — и до каждой своей клеточки желанная. Я подумал, если она хоть отчасти чувствует то же самое, что я, нам обоим хана. Объединившись, мы станем вдвое беззащитнее перед господами оболдуевыми и патиссонами.
Лиза улыбнулась ободряюще.
— Дайте мне один день. Я должна убедиться, что вы ничего не напутали.
— И что дальше?
— Убежим отсюда вместе.
Я не придумал ничего глупее, как спросить:
— Скажи, Лиза, вдруг я на самом деле убийца и вор? Как бы ты себя повела?
Рука дрогнула, но ответила она твердо:
— Вряд ли это что–нибудь изменило бы, Виктор Николаевич.
ГЛАВА 21
ДОКТОР ПАТИССОН
(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Денька через три я перестал соображать, что со мной происходит. Большей частью валялся на лежаке, бездумно пялясь в потолок. Один раз среди ночи выводили на ложную казнь. Абдулла с двумя напарниками. Оба русачки с характерной внешностью, как будто с тяжкого, многодневного похмелья.
Пока рыл, парни курили, вяло обменивались замечаниями о завтрашнем матче с Бельгией. Как я понял, они крупно поставили на наших — один к трем. Земля поддавалась легко, рыхлый чернозем, но все равно здорово выдохся. Сто лет не занимался физической работой — и вот напоследок такой курьезный случай. Вдобавок ноги промокли в легких кроссовках. Когда углубился на метр, Абдулла прикрикнул:
— Хватит, эй! Глубже не надо, поширше сделай, чтобы уши не торчали.
Сперва поставили лицом к яме, потом спиной: не могли решить, как лучше. Гоготали, обменивались шуточками, в руках у всех черные стволы.
Абдулла спросил:
— Как хочешь помереть, писатель? Морду завязать?
Я не ответил. Любовался природой. Чудесная была ночь, ясная, ароматная, теплая, с отлакированным до блеска звездным шатром. Вот, значит, как бывает. Ужас смерти обострил восприятие до сверхъестественной чувствительности.
Бойцы встали кружком, наставили пушки. Абдулла провозгласил:
— Проси, чего хочешь хозяину передать. Прощальный слово.
Я молчал, парил в небесах. Тут из кустов вышел Гата Ксенофонтов, сделал знак. Парни опустили оружие. Гата объявил, что приговор временно отменяется. Подошел ко мне.
— Обратно сам дойдешь или помочь?
— Дойду. — Между лопаток кольнуло, будто шилом ткнули. — Что за комедия, Гата?
— Какая там комедия. Благодари своего ангела, что уцелел. Не знаю, какие у вас дела, но босс рвет и мечет. Поостерегся бы дразнить.
Мы шли впереди, Абдулла с компанией поотстали. Сзади доносился бубнеж: «Три впарят, к бабке не ходи… Румянцев твой давно сдох как тренер. В раздевалку годится за- место коврика…» По дороге я все же пару раз споткнулся, ноги были какие–то ватные, Гата деликатно поддержал за локоток, как девушку. Я все сомневался: спросить не спросить, но он сам заговорил приглушенно:
— Молодец, неплохо держишься. Не ожидал.
— Думал, скулить буду?
— Помирать никому неохота, стыдного ничего нет.
— Гата, скажите, пожалуйста, если можно. Гария Наумовича действительно убили?
Полковник что–то хмыкнул под нос, но после паузы все–таки ответил, хотя и туманно:
— Есть такие ухари, Витя, которых по нескольку раз убивают, а потом они опять как новенькие.
— Значит, тот самый случай?
— Я тебе этого не говорил.
Еще я хотел спросить про Лизу, не случилось ли с ней беды, но подумал, что будет чересчур. Нагловато прозвучит…
С едой наладилось. Все та же студентка Светочка (свидетельница убийства) два раза в день приносила горшок баланды (более или менее съедобной, в отличие от первого раза), чай в медном котелке, хлеб. В туалет не водили, в углу комнаты стояло эмалированное ведро с пластиковой крышкой. Параша. Наутро после имитации казни Света пришла с уколом. Заразительно смеясь, достала из–под фирменного фартука в крупную клетку большой шприц, наполненный голубой жидкостью.