В объятьях олигарха
Шрифт:
Глюкоза снова подействовала, и я увидел, как на его светлом костюме проступили бурые пятна в виде неких рунических знаков, то тут, то там. Самое крупное и яркое пятно — почему–то на ширинке. Я сказал:
— Уговорили, согласен. Напишу расписку. Господь вам судья, доктор Патиссон.
ГЛАВА 22
ГОД 2024. МОСКВА В ЛИХОЛЕТЬЕ
За десятилетия, прошедшие со времени коммунистического ига, Москва так похорошела, что ее было трудно узнать, и мало чем отличалась теперь от других европейских столиц, а кое в чем, безусловно, их превосходила. Так, без преувеличения можно сказать, это был самый интернациональный город во всей вселенной, и получилось это как–то само собой. Для того чтобы придать Москве современный лоск, подрумянить ее древнее лицо и загнать в небытие сталинские и хрущевские трущобы, понадобилось огромное количество иноземных рабочих, в основном турок; одновременно в город за легкой добычей и на постоянное обустройство хлынули Кавказ и Средняя Азия; за ними потянулись караваны инвесторов со всего мира; и хотя до сих пор по инерции считалось, что Москва принадлежит руссиянам, в ней даже сохранялась городская управа (мэрия),
Реальная власть в Москве, как и во всех других столицах третьего мира, подвергнутых глобализации, принадлежала миротворческому корпусу, чей главный штаб расположился в Кремле. В знаменитых путевых заметках француза Шарля де Кутюра, названных им «К берегам семи морей», так описаны его первые впечатления: «…Я вошел на Красную площадь, благодаря изобилию красочной рекламы похожую на художественный вернисаж, и сразу со всех сторон ко мне устремились аборигены в живописных нарядах, лепечущие на разных языках. Большинство просили милостыни, но были такие, кто предлагал немедленно заключить выгодную сделку. Из того, что удалось разобрать, три предложения показались мне заманчивыми: за небольшой взнос вступить в фонд академика Сахарова; приобрести задешево (1 доллар) партию самогладящих утюгов из Малайзии, а также пройтись в ближайший переулок и получить какой–то хороший приз. Тем временем две цыганки гадали мне по руке, тоже требуя доллар (впоследствии я узнал, что это обычная цена за любую услугу), остальные аборигены, с криками отталкивая друг дружку (двоих ребятишек лет по десять затоптали в свалке насмерть), шарили у меня по карманам. В заключение подошел пастор в черном костюме и согнутым пальцем пребольно постучал меня по лбу, прибавив на чистом английском: «Зачем пришел в наш садик, нечестивец?»
Ошеломленный, я уже не чаял выбраться с площади живым (припомнились увещевания добрых друзей, отговаривавших от путешествия), как из кремлевских ворот вырвался броневик (на бортах знакомая эмблема: череп с костями) и на полной скорости понесся к нам. Аборигены кинулись врассыпную, но из броневика выскочили с десяток миротворцев и, припав на одно колено, осыпали бегущую толпу праздничными петардами, из которых при взрыве высвобождались сотни мельчайших ядовитых иголок типа «Зодиак». Разумеется, я читал о подобных (довольно варварских) методах усмирения, но воочию наблюдал впервые. Честно сказать, неприятное, но завораживающее зрелище. В мгновение ока площадь покрылась недвижными телами… Ко мне приблизился командир миротворческой команды и потребовал документы. Хотя у меня была при себе всепланетная виза Зэд–уровня, обеспечивающая неприкосновенность на всей территории, где действовал устав Евросоюза, все же я испытал тревожную минуту, когда встретился взглядом с грозным человеком, то ли турком, то ли мексиканцем, увы, я так и не научился отличать их друг от друга. Во всяком случае, передо мной стоял представитель чуждой мне расы, и в его глазах было нескрываемое желание при малейшей оплошности стереть меня в порошок. Однако все обошлось. Против всепланетной визы он оказался бессилен и лишь угрюмо посоветовал не соваться без специального прикрытия в людные места.
— Лучше всего, мистер Шарль, садитесь на самолет и убирайтесь в свой Париж.
— Неужели так опасно? — спросил я.
— Чернь непредсказуема, — нехотя объяснил миротворец. — Несмотря на все наши усилия, руссияне по–прежнему плодятся, как крысы.
На площадь уже выехали уборочные машины и железными крюками ловко забрасывали трупы в кузова. Я успел заметить вспыхнувшие радугами платья незадачливых гадалок…»
Как известно, Шарль де Кутюр пробыл в Москве целых две недели, но впоследствии всю оставшуюся жизнь провел затворником в своем загородном поместье, не принимая даже репортеров. Зато книга «К берегам семи морей» мгновенно стала бестселлером и разошлась немыслимыми тиражами, получив вдобавок Пулитцеровскую премию — за гуманизм и правдивое отображение жизни вымирающих народностей….
Митя Климов вернулся в Москву аккурат к невольничьим торгам, ежегодному народному празднику, проводившемуся в первых числах сентября. Об этом празднике, учрежденном специальным указом Евросоюза в 2015 году, следует сказать особо, ибо в нем, как в капле воды, отразились многовековые чаяния сотен поколений руссиян. Собственно, невольничьими торгами светлый праздник прозвали простолюдины, в официальном постановлении он именовался как «День всеобщей справедливости», выражая в названии сокровенную суть торжества. В этот единственный день в году каждый обыватель имел право продать самого себя любому желающему за самолично назначенную цену. Веселье усугублялось тем, что все заключенные сделки имели юридическую силу только до следующего утра. Кроме того, в этот день объявлялся мораторий на отлов преступников, поэтому москвичи чувствовали себя в полной безопасности и спозаранку, одетые в свои лучшие наряды, собирались на площадях, где были установлены дощатые помосты для бесчисленных аукционов, а также накрыты столы для раздачи бесплатных угощений за счет городского бюджета. Любой мог на халяву выпить кружку крепчайшего солодового пива и сожрать ароматную, свежую черную булку из отрубей. Многие с голодухи набивали брюхо сразу, а потом весь день завистливо поглядывали на более терпеливых сограждан. Подступиться к халяве вторично было невозможно; тем, кто отоварился, ставили на ладонь несмываемый темно–синий знак в виде летящего голубка. С утра до ночи над взбудораженной, счастливой Москвой гремела музыка, артисты давали бесплатные концерты, а ближе к вечеру всенародно избранный мэр Марк Губельман
…Едва Митя Климов сошел на перрон бывшего Курского вокзала, ныне носящего гордое имя Буша–младшего, как к нему кинулся оборванный пацаненок лет десяти с истошным воплем:
— Купи меня, дяденька, купи меня!
Стряхнув ребенка с ноги, Митя приподнял его за шкирку и, глядя в мутные от анаши глаза, строго спросил:
— Чего орешь, пигалица? Зачем мне тебя покупать?
Малыш извивался, как червяк, но продолжал блажить:
— Дешево, дяденька, совсем задаром… Пять зеленых или сотня деревянных… Купи, не пожалеешь. Давай поторгуемся.
Только тут Митя вспомнил, какой сегодня день, но сразу не мог решить, хорошо это или плохо. Наверное, все- таки скорее хорошо, чем плохо. В праздничной суматохе он, пожалуй, меньше будет бросаться в глазах со своей нормальной аурой и скорее разыщет Деверя. Вдобавок малыш показался достаточно смышленым, в этом возрасте процесс дегенерации иногда замедлялся.
— Как тебя зовут?
— Ванька Крюк. А тебя?
— Сможешь дворами провести на Самотеку?
— Хоть куда проведу. — Пацаненок обнажил гнилые, еще молочные зубки. — Денежки вперед… Ладно, два доллара и пятьдесят деревянных. Дешевле соску не купишь.
Чего у Мити было много, так это денег, не пожадничал Улита, хотя сто раз повторил, что средства народные, чтобы не сеял как попало. Набитый валютой кожаный пояс со специальной пропиткой, выдерживающий прямой укол стального жала, обтягивал туловище под рубахой, да в карманах босяцкой куртки–брезентухи полно было мелочи на текущие расходы. Митя дал пацаненку замусоленный доллар, тот завизжал от восторга и сунул бумажку за щеку. Митя предупредил:
— Только без фокусов, Ваня. Не вздумай лыко драть.
— Я не фраер, — обиделся пацаненок. — Сделка честная. А ты не простой, да?
— Почему решил?
— Вроде держишься без оглядки.
Сообразительность пацана Митю не удивила. Дети канализации, беспризорники, городские ошметки рано взрослели и так же быстро превращались в маленьких, тихих старичков–недоумков. До зрелого возраста, до четырнадцати, пятнадцати лет редко кто доживал.
На то, чтобы добраться до Самотеки, ушло полдня. Ваня Крюк не соврал, вел Митю такими путями, где черт голову сломит. Так называемая полоса отчуждения начиналась сразу за сверкающими фасадами жилых проспектов и была заполнена всевозможными свалками, пустырями, развалинами и кое–где пересекалась бурлящими сточными водами, подобными разливам рек. То был как бы город в городе, миротворцы без особой нужды сюда не заглядывали, опасаясь ядовитых испарений, радиации и банд отщепенцев, которые хозяйничали на этой территории наравне со стаями одичавших собак и крысами–мутантами, обладавшими такими зубами/ что запросто перекусывали стальные тросы. Раз или два в месяц на задах города проводили общую дезинфекцию, пускали в стоки ртутную массу, а также под давлением закачивали мертвящие смеси типа «Циклон-2» и «Бикозин-П», но практически безрезультатно. Одичавшее зверье давно адаптировалось к любой отраве, а отщепенцы на время дезинфекции прятались в подземных катакомбах, где вообще становились недосягаемыми и не поддавались никакому учету. К слову сказать, именно они, отщепенцы, составляли главную головную боль городских властей. Доподлинно про них было известно лишь то, что это маргинальное новообразование, подобное социальному нарыву, сформировалось из пролетарских слоев, но подпитывалось отчасти технической интеллигенцией, не вписавшейся в рыночный рай. Считалось, что отщепенцы не представляют реальной угрозы городу в силу своей малочисленности и неорганизованности, но, возможно, это было не так. Время от времени из этой клоаки поступали тревожные сигналы, пугавшие верноподданных горожан. К примеру, недавно по государственному каналу показали двух отщепенцев, мужчину и женщину, отловленных на полосе отчуждения. По внешнему виду обыкновенные дикари, обросшие волосами, с едва прикрытыми срамными местами, которые не отвечали ни на какие вопросы ведущих, а лишь забавно кланялись да крестились, но когда к ним попробовали (на глазах у телезрителей) применить гуманитарные средства воздействия — иглу и ток, — оказалось, что они невосприимчивы ни к тому, ни к другому. То есть, подключенные к шоковому агрегату «Эллада» (гарантированная эффективность — 100 %), они тряслись и трепыхались, но как–то по- лягушечьи, без всякого просветления. Затем, когда им вкололи по слоновой дозе препарата «Нирвана», они, вместо того чтобы, как все разумные твари, заняться совокуплением, начали зевать, опять же смешно креститься — и, наконец, рухнули в глубокий обморок, из–за чего пришлось прекратить прямую трансляцию.
Что за существа? Чего от них ожидать? Ответа на эти вопросы не было даже у виднейших биологов.
На столе у мэра Марка Губельмана лежал проект затопления всех станций метро за пределами столичного кольца, что, по аргументации авторов проекта (шанхайская группа реформаторов) кардинально решит вопрос, во всяком случае выдавит отщепенцев на дальние окраины, где можно будет без урона для фешенебельных районов проживания иностранцев дожечь их напалмом. Проект одобрили в штабе миротворцев, но у самого Губельмана были кое–какие сомнения. Станции метро, как и вся территория Москвы, были проданы и перепроданы по нескольку раз, и водное отчуждение окраин могло привести к судебным тяжбам, чреватым непредсказуемыми последствиями для него лично.