В одном лице
Шрифт:
— Похоже, кислород уже не помогал, — сказал я Чарльзу.
— Разве что совсем немного. Проблема с ПЦП в том, что она распространяется и захватывает оба легких, и кислороду становится труднее проникать в кровеносные сосуды — то есть в тело, — объяснил медбрат.
— У Тома были такие холодные руки, — сказала Элейн.
— Томми не хотел переходить на искусственную вентиляцию, — продолжил Чарльз; похоже, он закончил с катетером. Теперь он смывал корочку Candida с губ Аткинса. — Хочу привести его
— А как насчет кашля миссис Аткинс? — спросил я. — Он будет становиться все сильнее, да?
— У нее сухой кашель — а у некоторых вообще не бывает кашля. Ему придают слишком большое значение. А вот одышка становится сильнее, — сказал он мне. — Томми просто не хватило воздуха.
— Чарльз, мы хотим его видеть! — позвала миссис Аткинс.
— Нет, нет, нет! — продолжал рыдать Питер.
— Я тебя ненавижу, Чарльз! — прокричала с кухни Эмили.
— Я знаю, милая! — крикнул в ответ Чарльз. — Дайте мне еще минутку!
Я склонился над Аткинсом и поцеловал его в холодный влажный лоб.
— Я его недооценивал, — сказал я Элейн.
— Только не плачь сейчас, Билли, — сказала мне Элейн.
Неожиданно я напрягся: мне показалось, что Чарльз сейчас меня обнимет или поцелует — или просто столкнет с кровати, — но он всего лишь протянул мне свою визитку.
— Позвоните мне, Уильям Эбботт, — дайте знать, как Питеру связаться с вами, если он этого захочет.
— Если он этого захочет, — повторил я, взяв у него карточку.
Обычно, когда меня называли «Уильям Эбботт», я понимал, что имею дело с читателем и что он (или она) по крайней мере знает, что я «тот самый писатель». Но я мог с уверенностью сказать только то, что Чарльз гей, насчет читателя я не был столь уверен.
— Чарльз! — задыхаясь, крикнула Сью Аткинс.
Все мы — я, Элейн и Чарльз — смотрели на бедного Тома. Не могу сказать, что Том Аткинс выглядел «умиротворенным», но теперь он мог хотя бы отдохнуть от своих мучительных стараний дышать.
— Нет, нет, нет, — рыдал его любимый сын, теперь уже не так громко, как раньше.
Мы с Элейн заметили, как Чарльз неожиданно бросил взгляд на дверь.
— А, это ты, Жак, — сказал он. — Все в порядке, тебе можно войти. Заходи.
Мы с Элейн одновременно дернулись, и оба заметили это. Невозможно было скрыть, о каком Жаке мы оба подумали. Но в дверях стоял не тот Жак, которого мы ждали. Возможно ли, чтобы и спустя двадцать лет мы все еще мечтали увидеть Киттреджа?
В дверном проеме стоял старый пес, сомневаясь, стоит ли сделать очередной артритический шаг.
— Заходи, приятель, — сказал Чарльз, и Жак прохромал в бывший кабинет своего бывшего хозяина. Чарльз опустил холодную руку Тома с кровати, и старый лабрадор прижался к ней холодным носом.
Теперь в проеме появились и остальные, стремясь втиснуться вместе с нами с
— Приятно было наконец с вами познакомиться, — сказала мне умирающая женщина. — Пожалуйста, будьте на связи.
Как и отец Тома двадцать лет назад, она не пожала мне руку.
Мальчик, Питер, даже не взглянул на меня; он ринулся к отцу и обнял съежившееся тело. Девочка, Эмили бросила (хоть и мимолетный) взгляд на Элейн; затем она посмотрела на Чарльза и снова начала кричать. Старый пес просто продолжал сидеть, как перед этим сидел — уже ничего не ожидая — на кухне.
На протяжении нашего долгого пути по коридору, через прихожую (где я только сейчас заметил ненаряженную рождественскую елку) и вон из этого пораженного болезнью дома Элейн что-то бормотала, но я не мог ее расслышать. На подъездной дорожке стояло такси со станции — мы попросили водителя дождаться нас. (К моему изумлению, мы пробыли в доме Аткинсов не больше часа; нам с Элейн показалось, что мы провели там полжизни.)
— Я тебя не расслышал, — сказал я Элейн, когда мы сели в такси.
— Что будет с уткой, Билли? — повторила Элейн, на сей раз достаточно громко, чтобы я услышал.
Ну вот и еще один эпилог, подумал я.
«Мы сами созданы из сновидений, / И эту нашу маленькую жизнь / Сон окружает», — произносит Просперо в первой сцене четвертого акта. Когда-то я и правда считал, что «Буря» могла и должна была закончиться этими словами.
Как там начинается эпилог Просперо? Я попытался вспомнить. Конечно, Ричард Эбботт мог бы мне сказать, но даже когда мы с Элейн вернулись в Нью-Йорк, я знал, что не хочу звонить Ричарду. (Я не был готов рассказать миссис Хедли об Аткинсе.)
— Первая строчка эпилога «Бури», — сказал я Элейн в том похоронном такси, изо всех сил стараясь звучать безразлично. — Ну помнишь, в конце, последняя реплика Просперо — как она начинается?
— «Теперь власть чар моих пропала», — процитировала Элейн. — Ты про эту строчку, Билли?
— Точно, — сказал я своей дорогой подруге. Именно так я себя и чувствовал.
— Ну, ну, — сказала Элейн, обнимая меня. — Теперь можешь плакать, Билли, теперь нам обоим можно плакать. Ну, ну.
Я старался не думать о той строчке из «Госпожи Бовари», которую так ненавидел Аткинс. Помните, после того, как Эмма отдалась недостойному Родольфу, она почувствовала, как сердце ее бьется, и «теплая волна крови прошла по ее телу». Какое отвращение вызывал этот образ у Тома Аткинса!
Да, как бы мне ни было трудно это вообразить — после того, как я увидел девяносто с небольшим фунтов Аткинса на смертном одре и его обреченную жену, чья кровь уже не разливалась «теплой волной» в ее зараженном теле, — наверное, Том и Сью Аткинс тоже, хоть раз или два в жизни, испытали подобные ощущения.
— Ты же не хочешь сказать, будто Том Аткинс сообщил тебе, что Киттредж гей — ты ведь не это мне пытаешься сказать? — спросила меня Элейн в поезде, как я и предвидел.