В одном лице
Шрифт:
В этом доме я родился — здесь я рос, пока мама не вышла за Ричарда Эбботта. Дедушка Гарри сказал Ричарду: «Этот дом должен принадлежать Биллу. Мне кажется, писатель не будет возражать против соседства призраков — Билл ведь сможет их использовать, да?».
Я ничего не знал о призраках и о том, смогу ли найти им применение. В тот День благодарения я не мог и представить, при каких обстоятельствах мне когда-либо захочется жить в Ферст-Систер, штат Вермонт. Но я решил не спешить с окончательным решением; я подожду
Призраки вытурили Элейн из ее спальни — в первую же ночь, которую мы провели в доме на Ривер-стрит. Я лежал в своей старой спальне, когда Элейн влетела в дверь и забралась ко мне в кровать.
— Не знаю, что о себе воображают эти женщины, — сказала Элейн. — Но знаю, что они мертвы, и их это жутко бесит.
— Ладно, — сказал я. Мне нравилось спать вместе с Элейн, но на следующую ночь мы переместились в одну из спален, где кровать была побольше. Я не увидел призраков в тот День благодарения — да и вообще никогда не видел призраков в этом доме.
Я выделил Ларри самую большую спальню; раньше она принадлежала деду — шкаф до сих пор был набит одеждой бабушки Виктории. (Миссис Хедли пообещала мне избавиться от нее, когда будет продавать на аукционе ненужную мебель.) Но и Ларри не увидел призраков; его беспокоила только ванна.
— Эм, Билл… Это та самая ванна, где твой дедушка…
— Да, — поспешно ответил я. — А что?
Ларри осмотрел уборную на предмет кровавых пятен, но стены и сама ванна были безупречно чисты. (Наверное, Эльмира драила тут все до посинения!) Однако кое-что Ларри все же обнаружил и показал мне. Эмаль на дне ванны в одном месте была сколота.
— Так всегда было? — спросил меня Ларри.
— Да, так было, когда я был еще маленьким, — соврал я.
— Как скажешь, Билл, как скажешь, — с подозрением сказал Ларри.
Мы оба знали, откуда взялась эта отметина. Пуля из винтовки калибра .30-30, по-видимому, прошила голову дедушки Гарри насквозь, когда он лежал в ванне, свернувшись калачиком. Это пуля сколола эмаль на дне ванны.
— Когда будете продавать мебель, — сказал я Ричарду и Марте с глазу на глаз, — избавьтесь, пожалуйста, от этой ванны.
Мне не пришлось уточнять, от какой именно.
— Билли, ты никогда не будешь жить в этом жутком городке. Если ты хотя бы теоретически представляешь такую возможность, у тебя не все в порядке с головой, — сказала Элейн. Ночью после праздничного ужина мы лежали в постели и не могли заснуть, вероятно, потому что объелись; а может, мы пытались услышать голоса призраков.
— Как думаешь, когда мы жили тут, в этом жутком городке — когда мы ставили Шекспира, — нашелся бы в Фейворит-Ривер мальчик, которому хватило бы мужества сыграть Джульетту? — спросил я Элейн. Я почувствовал, как и она, следом за мной, представляет его в темноте — вот вам и призраки!
— Был только один мальчик, способный на такое, — ответила мне Элейн. — Но он не подошел бы на эту роль.
— Почему нет? — спросил я. Я знал, что она говорит о Киттредже;
— Джульетта ничего не стоит, если она не искренна, — сказала Элейн. — Киттредж подошел бы на роль внешне, но в итоге запорол бы ее: искренность — это не про Киттреджа, Билли, — сказала Элейн.
Да, все верно, подумал я. Киттредж мог бы сыграть кого угодно — он подходил для любой роли. Но Киттредж не был искренним; он никогда не снимал маску — он всегда только играл роль.
На праздничном ужине в честь Дня благодарения нашлось место и неловкости, и веселью. Начну с последнего: кореянкам каким-то образом удалось убедить японского мальчика, что мы едим павлина. (Я не знаю, как у них получилось заронить ему в голову эту идею и почему Фуми — так звали мальчика — был так поражен этим открытием.)
— Нет-нет, это индейка, — сказала ему миссис Хедли так, как будто у него были трудности с произношением этого слова.
Поскольку я вырос в доме на Ривер-стрит, я отыскал энциклопедию и показал Фуми, как выглядит индейка. «Не павлин», — сказал я. Девочки, Су Мин и Дон Хи, перешептывались на корейском и хихикали.
Потом, много бокалов вина спустя, жизнерадостная и болтливая мать двоих детей — а теперь подружка Джерри — подняла тост в честь нашего расширенного семейного состава в благодарность за то, что мы пригласили ее на такое «интимное» семейное сборище. По-видимому, именно сочетание выпитого вина со словом «интимный» навело Хелену на мысль произнести краткий экспромт на тему ее вагины; или, может быть, это был панегирик вообще всем вагинам.
— Я хотела бы поблагодарить вас за приглашение, — начала Хелена. А потом ее немного занесло. — Когда-то я ненавидела свою вагину, но теперь я ее обожаю, — сказала она. Похоже, она сразу почувствовала, что выразилась не совсем удачно, поскольку быстро поправилась: — Конечно, и вагину Джерри я обожаю — думаю, это понятно и так! — но именно благодаря Джерри я полюбила свою вагину, а раньше я ее просто ненавидела! — она стояла, чуть покачиваясь, с бокалом в поднятой руке. — Спасибо вам за приглашение, — повторила она, садясь.
Полагаю, дядя Боб слышал больше тостов, чем любой из присутствовавших за столом — с учетом всех застолий, входивших в его служебные обязанности, всех этих дружеских ужинов с подвыпившими выпускниками, — но даже дядя Боб онемел после тоста Хелены в честь по меньшей мере двух вагин.
Я посмотрел на Ларри, зная, что он уже разрывается от желания высказаться; он реагировал совсем не так, как Том Аткинс, у которого слова «вагина» или хотя бы мимолетная мысль о ней вызывала бурный отклик, но, так или иначе, на слово «вагина» Ларри отзывался всегда.