В одном лице
Шрифт:
Теперь я знал мальчика, у которого мужества было достаточно. У меня была Джи, и — как девочка — она подходила практически идеально. Мужество, а вернее, мужские половые признаки у нее пока тоже были на месте. Она проходила всевозможные психологические обследования, посещала психолога и психотерапевта, — это было обязательным для молодых людей, серьезно настроенных изменить пол. Не уверен, что к тому моменту она уже удалила волосы на лице электролизом; возможно, Джи была еще маловата для этой процедуры, но точно не могу сказать. Однако я знал, что с разрешения родителей и врача Джи начала инъекции женских гормонов; если она
Что там сказала когда-то Элейн о Киттредже в роли Джульетты? Мы с ней согласились, что из этого ничего бы не вышло. «Джульетта ничего не стоит, если она не искренна», — сказала Элейн.
Более искренней Джульетты, чем моя, и представить было невозможно. Теперь у Джи появилась и грудь — маленькая, но очень симпатичная, — а волосы приобрели новый глянец. А как распушились ее ресницы! Кожа у Джи стала нежнее, и прыщи полностью прошли; бедра раздались, хотя вообще-то она сбросила вес за эти три года — бедра у нее были уже женственные, хоть еще и не округлые.
Что еще важнее, каждый в академии Фейворит-Ривер знал, кто такая (и что такое) Джи Монтгомери. Конечно, отдельные футболисты еще до конца не смирились с сексуальным многообразием, которое мы пытались поддерживать в школе. В любом обществе всегда найдется пара-тройка троглодитов.
Ларри гордился бы мной, думал я. Вероятно, Ларри изумила бы моя теперешняя вовлеченность. Политическая деятельность давалась мне нелегко, но я был хотя бы немного политически активен. Я посетил несколько колледжей в нашем штате. Я общался с ЛГБТ-сообществами в Миддлберийском колледже и в Вермонтском университете. Я поддержал билль об однополых браках, который сенат штата Вермонт превратил в закон, несмотря на вето нашего троглодита — губернатора-республиканца.
Ларри от души бы посмеялся, если бы узнал, что я поддержал однополые браки: он-то отлично знал, что я думаю о браках как таковых. Ларри ехидно звал меня «Старина Моногам». Но если однополые браки — то, чего хотят юные геи и бисексуалы, то я готов поддержать этих ребят.
«Я вижу в тебе задатки героя!» — сказал мне когда-то дедушка Гарри. Я бы не назвал себя героем, но надеюсь, что мисс Фрост одобрила бы меня. По-своему я тоже защищал кого-то — я встал на защиту Джи. Я играл важную роль в ее жизни. Вероятно, мисс Фрост бы это понравилось.
Такова была моя жизнь в шестьдесят восемь лет. Я работал учителем на полставки в моей бывшей школе; вдобавок я заведовал Клубом драмы. Я был писателем и время от времени политическим активистом, защищая интересы всевозможных ЛГБТ-сообществ. Ах да, прошу прощения; терминология все еще продолжает меняться.
Один очень молодой преподаватель Фейворит-Ривер сообщил мне, что отныне сокращение «ЛГБТ» считается неприемлемым (или недостаточно содержательным) — теперь надо говорить «ЛГБТК».
— К чему тут это долбаное «К»? — спросил я. — Что оно означает, «крикливые»?
— Нет, Билл, — ответил он. — «Колеблющиеся».
— А-а.
— Я помню, как ты сам проходил через стадию колебаний, Билли, — сказала Марта Хедли. Что ж, я действительно припоминаю у себя такую стадию. Я не возражаю против того, чтобы говорить «ЛГБТК»; но в моем возрасте я иногда
Марта Хедли теперь живет в Заведении. Ей девяносто лет, и Ричард навещает ее каждый день. Я прихожу повидать Марту дважды в неделю — заодно с дядей Бобом. Для своих девяноста трех лет Ракетка держится на удивление бодро — в физическом смысле. Память у Боба уже не та, что раньше, но и на старуху бывает проруха. Иногда Боб даже забывает, что Джерри и ее калифорнийская подруга — моя ровесница — уже поженились в Вермонте.
Свадьба состоялась в июне 2010 года; мы отпраздновали ее в моем доме на Ривер-стрит. Присутствовали и миссис Хедли, и дядя Боб — Марта Хедли была в инвалидном кресле. Ракетка сам возил ее по дому.
— Точно не хочешь дать мне покатать кресло, Боб? — поочередно спрашивали его Ричард, Элейн и я.
— С чего вы взяли, что я его катаю? — отвечал нам Ракетка. — Я на него просто опираюсь!
В общем, время от времени дядя Боб спрашивает меня, когда у Джерри свадьба, и мне приходится напоминать ему, что она уже состоялась.
Отчасти из-за рассеянности Боба я едва не упустил одно краткое, но по-настоящему важное событие моей жизни.
— Что ты собираешься делать с сеньором Бовари, Билли? — спросил меня дядя Боб, когда я вез его обратно в Заведение после свадьбы Джерри.
— С каким сеньором? — переспросил я Ракетку.
— Черт, Билли, — извини, — сказал дядя Боб. — Все эти дела выпускников теперь плоховато держатся у меня в голове — как будто в одно ухо влетают, в другое вылетают!
Но на этот раз речь шла не о заметке для «Вестника Ривер»; Бобу пришел запрос в его рубрику «Вопли о помощи из отдела „Куда вы подевались?“».
«Пожалуйста, передайте это сообщение юному Уильяму», — так начиналось аккуратное отпечатанное письмо.
«Его отец, Уильям Фрэнсис Дин, хотел бы знать, как дела у сына — хоть старая примадонна и не сподобится просто написать сыну и спросить его. Вы ведь знаете о прошедшей эпидемии СПИДа; поскольку юный Уильям все еще пишет книги, мы предполагаем, что он пережил ее. Но как его здоровье? Как у нас тут говорят — если вы будете так любезны спросить юного Уильяма — c'omo est'a? И, пожалуйста, передайте юному Уильяму: если он хочет повидаться с нами, пока мы еще не умерли, ему стоит нас навестить!»
Письмо было от давнего любовника моего отца — от прыгуна по туалетным сиденьям, от читателя, от того парня, что снова встретил моего отца в метро и не вышел на следующей станции.
Он не подписался от руки, а напечатал свое имя внизу страницы:
Se~nor Бовари.
Однажды летом, не так уж давно, мне довелось побывать на гей-параде в Амстердаме в компании одного несколько циничного голландского приятеля; я давно уже считал, что этот город внушает надежду, и парад мне страшно понравился. Толпы мужчин высыпали на улицы — мы видели парней в розовой и фиолетовой коже, в плавках с леопардовым рисунком, мужчин в бандажах, целующихся друг с другом; одна женщина была с ног до головы покрыта гладкими, блестящими зелеными перьями и щеголяла черным страпоном. Я сказал своему приятелю, что во многих городах проповедуют толерантность, но только в Амстердаме ее практикуют — и даже выставляют напоказ. Пока я говорил, по каналу проплыла длинная баржа; на ней играла женская рок-группа, и девушки в прозрачных трико приветствовали людей на берегу. Они помахали нам искусственными членами.