В одном лице
Шрифт:
Элейн больше всего расстроило, что в комнате Киттреджа не нашлось совершенно никаких свидетельств тому, что они когда-либо были знакомы; может, она ожидала увидеть свою фотографию. (Она призналась, что дала ему несколько своих снимков.) Я не стал спрашивать, не давала ли она Киттреджу лифчик, но только потому, что наделся попросить у нее еще один для себя.
Мы обнаружили несколько фотографий из школьной газеты и ежегодников, запечатлевших Киттреджа на борцовском мате. Никаких фотографий подружек (или бывших подружек). Никаких детских фотографий; если у него и была когда-нибудь собака, то фото собаки он у себя тоже не держал. Ни одной фотографии кого-нибудь,
Мы с Элейн одновременно заметили, что кто-то — должно быть, сам Киттредж, — вырезал голову миссис Киттредж и приклеил к телу ее сына. Получилась мать Киттреджа в борцовских лосинах и трико. А красивое лицо Киттреджа смотрело с привлекательного и изысканно одетого тела его матери. Фотография была смешной, но мы с Элейн не рассмеялись.
Дело в том, что лицо Киттреджа подходило к женскому телу, к женской одежде, а лицо миссис Киттредж совсем не смотрелось нелепо на теле Киттреджа в борцовском трико.
— По-моему, возможно, — сказал я Элейн, — что это миссис Киттредж поменяла лица на фотографии.
(На самом деле я так не думал, но все равно сказал.)
— Нет, — ровно сказала Элейн. — Только Киттредж мог это сделать. У этой женщины нет ни воображения, ни чувства юмора.
— Как скажешь, — сказал я своей дорогой подруге. (Как я уже вам говорил, я не собирался оспаривать знания о миссис Киттредж, которыми обладала Элейн. Как бы я мог это сделать?)
— Лучше начинай обрабатывать Джерри и найди этот ежегодник, Билли, — сказала мне Элейн.
Я занялся этим на семейном рождественском ужине — когда тетя Мюриэл, дядя Боб и Джерри, а также мы с мамой и Ричардом Эбботтом собрались в доме дедушки Гарри на Ривер-стрит. Бабушка Виктория вечно разводила суету вокруг обязательно «традиционного» рождественского ужина.
По семейной традиции, за рождественским столом к нам неизменно присоединялись и Боркманы. Кажется, Рождество было одним из немногих дней в году, когда мне доводилось видеть миссис Боркман. По настоянию бабушки Виктории все мы называли ее именно «миссис» Боркман; я так и не узнал ее имени. Под словом «все» я имею в виду не только детей. Как ни странно, тетя Мюриэл и моя мать тоже обращались к миссис Боркман по фамилии — и так же поступали дядя Боб и Ричард Эбботт, когда заговаривали с предполагаемой «ибсеновской женщиной», на которой женился Нильс. (Она пока не ушла от Нильса и не выстрелила себе в висок, но мы полагали, что Нильс Боркман никогда не женился бы на неибсеновской женщине, и потому нас не удивило бы, если бы миссис Боркман вдруг совершила что-нибудь ужасное.)
У Боркманов не было детей, из чего тетя Мюриэл и бабушка Виктория делали вывод, что в их отношениях что-то неладно (или действительно кроется какая-то ужасная тайна).
— Едрить твою мать! — сказала мне Джерри в то Рождество 1960 года. — Разве нельзя предположить, что Нильс и его жена просто слишком депрессивные, чтобы заводить детей? Меня мысль о детях вгоняет в жуткую тоску, а я не суицидница и не норвежка!
На этой радостной
— Не знаю, зачем твой отец держит его у себя, — сказал я Джерри. — Но мне нужно его заполучить.
— А что в нем? — спросила меня Джерри.
— Некоторые члены нашего замечательного семейства не хотят, чтобы я увидел, что в нем, — сообщил я Джерри.
— Не парься, найду я этот сраный ежегодник. Мне самой до смерти охота узнать, что там в нем, — сказала Джерри.
— Возможно, это что-то очень деликатного свойства, — сказал я ей.
— Ха! — гаркнула Джерри. — Уж если я до чего доберусь, долго оно «деликатным» не останется!
Когда я передал Элейн ее слова, моя дорогая подруга заметила:
— От одной мысли о сексе с Джерри меня начинает тошнить.
И меня, едва не ответил я. Но произнес я другое. Я полагал, что мой сексуальный прогноз туманен; я был совершенно не уверен в своем сексуальном будущем.
— Сексуальное влечение — довольно избирательная штука, — сказал я Элейн. — И обычно определенная, так ведь?
— Пожалуй, — ответила Элейн. — Ты к чему ведешь?
— К тому, что раньше мое сексуальное влечение было довольно избирательным — и определенным, — сказал я Элейн. — Но, похоже, оно меняется. Например, твоя грудь — она мне нравится именно потому, что она твоя, а не просто потому, что она маленькая. Эти темные участки, — попытался объяснить я.
— Ареолы, — сказала Элейн.
— Да, мне они ужасно нравятся. И еще целовать тебя — это мне тоже очень нравится.
— Господи — и ты теперь решил мне об этом сообщить, Билли! — воскликнула Элейн.
— Я только сейчас это понял — я меняюсь, Элейн, но совсем не уверен, в какую сторону, — сказа я ей. — Кстати, не дашь ли ты мне один из своих лифчиков — тот мама разрезала на куски.
— Да ладно? — поразилась Элейн.
— Может, какой-нибудь, из которого ты уже выросла или он просто тебе надоел, — сказал я.
— Моя дурацкая грудь выросла совсем чуть-чуть, даже когда я была беременна, — сказала она мне. — Теперь, кажется, она и вовсе перестала расти. Можешь взять столько моих лифчиков, сколько захочешь, Билли, — сказала Элейн.
Однажды вечером, уже после Рождества, мы сидели у меня в спальне — разумеется, с открытой дверью. Наши родители отправились в кино в Эзра-Фоллс; нам предложили присоединиться, но мы отказались. Элейн только начала целовать меня, а я ласкал ее груди — я даже высвободил одну из них из лифчика, — когда кто-то забарабанил в дверь квартиры.
— Билли, открывай долбаную дверь! — орала моя кузина Джерри. — Я знаю, что твои уехали в кино вместе с Хедли — мои придурочные предки тоже с ними поехали!
— Господи, эта ужасная девчонка, — прошептала Элейн. — Спорим, она достала ежегодник.
Джерри не понадобилось много времени, чтобы отыскать «Сову». Пускай из библиотеки академии ее взял дядя Боб, но Джерри нашла ежегодник под кроватью с той стороны, где спала ее мать. Несомненно, это была идея тети Мюриэл — убрать ежегодник этого выпуска подальше с моих глаз, или, может, тетя с мамой вместе додумались до этого. Дядя Боб просто сделал то, что ему велели женщины из рода Уинтропов; если верить мисс Фрост, дядя Боб был слюнтяем еще до того, как его загнали под каблук.