В огне повенчанные. Рассказы

Лазутин Иван Георгиевич

— Вы слышали, полковник, что заявил генерал Сбоев?

— Слышал! — твердо ответил полковник Пономарев, не спуская глаз с Окоемова, который зачем-то вдруг принялся листать журнал боевых действий. И, протянув его полковнику, сказал:

— За журналип точную информацию — спасибо. Вы свободны, Сергей Васильевич.

Козырнув, полковник вышел.

— Я тоже могу идти? — спросил Сбоев, после того как Окоемов принялся читать какие-то не относящиеся к их разговору документы.

— Вы?.. — Окоемов вскинул на генерала взгляд, полный безразличия. —

На вашем месте, генерал, ничего не остается делать, как поехать прямо сейчас же к себе в штаб округа и чистосердечно заявить: освободите меня, ради Христа, от занимаемой должности, так как я не соответствую ей.

— У меня к вам просьба, товарищ Окоемов, — прерывающимся от волнения голосом проговорил Сбоев.

— Я готов ее выслушать.

— Прошу вас не предпринимать в отношении меня никаких действий до завтрашнего дня. Я никуда не денусь.

— Почему именно такой срок? — По лицу Окоемова скользнула вялая улыбка.

— Сегодня вечером, в крайнем случае завтра, Генеральному штабу и Ставке будет доподлинно известно из других, более авторитетных для вас источников, что немцы подошли к Юхнову сегодня в пятнадцать тридцать по московскому времени. Это не шило в мешке.

— Еще будут просьбы? — все тем же тоном усталого человека спросил Окоемов.

— Когда выяснится, что летчики сто двадцатого истребительного полка, с риском для жизни доставившие в штаб округа разведданные, были правы, я попрошу вас поддержать мое ходатайство перед Верховным Командованием о награждении их боевыми орденами за храбрость и мужество, проявленные при выполнении боевого задания. Особенно тех, кто получил во время облета ранения.

Окоемов встал и долго смотрел в глаза Сбоеву. Последняя просьба генерала ему показалась крайне дерзкой, даже наглой. Пожалуй, никто из военных не разговаривал с ним в этом кабинете так, как разговаривает Сбоев.

— Хорошо, — сдержанно ответил Окоемов. — Я запомню обе ваши просьбы. А сейчас поезжайте в штаб и передайте Военному совету то, что я вам сказал. Не забудьте мой совет насчет заявления. Это вас в вашем положении может спасти. Остальным, если будет необходимость, займется наше управление.

Лицо дежурного офицера, отмечавшего пропуск, лица постовых, стоявших в вестибюле у дверей, лица встречных военных казались Сбоеву задернутыми струистым маревом, до окаменелости застывшими.

Внизу генерала ждал прохаживающийся по переулку шофер. Только теперь Сбоев вспомнил, что он до сих пор не выкроил времени отпустить его пообедать.

— Ну как, Алексей Николаевич, заждался? — Сбоев сел в машину и резко захлопнул дверцу.

— Нет, товарищ генерал. Я-то что…

— Не испугался за меня?

— Грешным делом, маленько трухнул. Уж больно организация-то серьезная. — И, кашлянув в кулак, спросил: — Куда сейчас, товарищ генерал?

— В штаб.

Когда въехали на Устинский мост, в голове Сбоева дословно созрел текст заявления, которое он напишет сразу же по приезде в штаб и доложит на стол члену Военного совета Тарееву.

«Раз так, раз не доверяют, буду воевать рядовым летчиком…»

Вечерняя Москва была погружена в тревожный мрак полного затемнения. Враг, взяв восточнее Вязьмы в клещи несколько армий Западного и Резервного фронтов, устремился к Можайску. А от Можайска до Москвы — рукой подать. Из Германии, загрузив целый эшелон, к древней столице везли размонтированную гигантскую пушку «Берту», из которой планировался обстрел Московского Кремля с расстояния пятидесяти километров. По приказу Гитлера была сформирована особая зондеркоманда для затопления Москвы и уничтожения мирных жителей столицы.

При повороте на улицу Осипенко машину остановил часовой. Внимательно проверив пропуск, он осветил лучиком карманного фонарика лицо генерала Сбоева и, улыбнувшись улыбкой человека, гордого значительностью и важностью своего дела, кивнул в сторону здания, где размещался штаб округа.

— Проезжайте.

Москва жила четким военным ритмом труда и готовности пойти на крайние лишения и жертвы, лишь бы не подпустить врага к своему сердцу — сердцу Отечества.

ГЛАВА XXI

К академику Казаринову Сбоев приехал глубокой ночью. Прежде чем выезжать, он позвонил ему из штаба и удивился — старик еще не спал в ожидании звонка командующего. «Володя!.. Ты что, думаешь, — только одним генералам не спится?.. Я жду тебя!..» Сказал и, не дожидаясь ответа Сбоева, повесил трубку.

И вот Сбоев в кабинете Казаринова.

Рассказ генерала о разговоре с Окоемовым академик слушал молча, откинувшись на спинку мягкого кресла и закрыв глаза. Ни разу не перебил, не задал ни одного вопроса, лишь изредка, в тех местах рассказа, когда Сбоев пытался дословно повторить вопросы и реплики Окоемова, Дмитрий Александрович кивал головой, давая тем самым попять генералу, что он не спит, что он внимательно слушает.

Рассказывая, Сбоев нервно ходил, взад и вперед по ковровой дорожке кабинета, и всякий раз, когда дорожка, забегая под ножки стола, скрывалась из виду, он останавливался, вскидывал голову, круто поворачивался и, продолжая вышагивать, старался не пропустить деталей разговора с начальником управления НКВД.

Несколько раз в кабинет заглядывала Фрося, но, видя, что Дмитрий Александрович и генерал заняты очень серьезным разговором, сокрушенно вздыхала, тихо закрывала за собой дверь и бесшумно удалялась.

Старинные часы, стоявшие в углу кабинета и чем-то напоминавшие башню средневековья, пробили двенадцать.

— Вот какой был у меня сегодня денек. Не знаю, что будет дальше. Голова идет кругом, — закончил свой рассказ Сбоев.

— Сядь, успокойся.

Сбоев сел в кресло, закурил. Старик Казаринов не курил, но для гостей и посетителей держал на журнальном столике папиросы.

— И ты написал заявление, чтобы тебя освободили от должности командующего? — Казаринов устало посмотрел на генерала.