В огне повенчанные. Рассказы
Шрифт:
Шагнув к Дольникову, Казаринов доложил но форме:
— Товарищ капитан, по приказанию командира дивизии прибыл в ваше распоряжение!
— Знаю. — Капитан сдержанно, как-то по-свойски улыбнулся, достал из полевой сумки пистолет и три обоймы с патронами и протянул их Казаринову. — Только что звонил полковник Реутов. Сказал, что в нашем полку прибыло. Давай раздевайся, лейтенант, пока не остыла ляжка орловского рысака. Заправляйся как следует. С завтрашнего дня все четверо переходите на довольствие в нашу команду. — Капитан повернулся в сторону здоровенного вислоплечего красноармейца,
— Там, в котле… — Кудияров показал на черный двухведерный чугунный котел, подвешенный в углу землянки на жерди.
Казаринов снял шинель, расстегнул ворот гимнастерки и огляделся. В большой, жарко натопленной землянке, где свободно мог бы разместиться взвод в полном составе, Григорий вместе с капитаном насчитал двенадцать человек.
— Шикарно вы устроились, капитан, ничего на скажешь, — окидывая взглядом ярко освещенную землянку, проговорил Казаринов. — Для двенадцати человек этот зал — прямо-таки роскошь. С таким комфортом мы еще не воевали.
— Ты прав, лейтенант, — сумрачно проговорил Дольников, как-то сразу изменившись в лице. — Строили эту землянку сорок человек. В первые дни для всех сорока хватало места. А вот сейчас, видишь: осталось со мной раз-два и обчелся. Но ничего!.. — Капитан вскинул седую голову, улыбнулся ясной и открытой улыбкой и отыскал взглядом Иванникова, Альменя и Вакуленко. — Пока тебя таскали по штабам, я тут, грешным делом, провел интервью с твоими хлопцами. Мне они пришлись по душе. Раз у черта на рогах не дрогнули, то в нашей команде с нашими огневиками и вовсе не пропадут. Как думаешь, лейтенант?
— Я думаю так же, как и мои солдаты.
После сытного ужина капитан приказал своему ординарцу постелить Казаринову на нарах с краю, ближе к печке. А когда Григорий, разуваясь, спросил, какие обязанности возложит на него командир спецкоманды, капитан после некоторого раздумья ответил:
— Обязанность у всех у нас одна бить врага. О конкретных делах поговорим завтра. Утро вечера мудренее. А честно говоря, ваше пополнение для нас — просто спасение. Спокойной ночи, лейтенант.
— Спокойной ночи.
Казаринов пытался заснуть и не мог. Ворочался, вздыхал. Перед глазами проплывали лица людей, с которыми свел его прожитый день. И среди всех этих лиц крупным планом вставало суровое лицо капитана Дольникова. Вдруг ни с того ни с сего на ум Григорию пришла восточная пословица, которую он однажды слышал от деда и которая почему-то прочно врезалась в его память… «Два сильных человека, прежде чем подружить, всегда обязательно поссорятся…» И тут же внутренне устыдился: «Не тем козырем пошел, Казаринов. Капитан Дольников — человек сильный, с характером, это видно сразу… А ты?.. Ты, лейтенант, чего лезешь холостым патроном в боевую обойму сильных?..»
Как вчера, как неделю назад и как месяц назад, перед самым сном, когда неуловимо трепетно дрожит зыбкая полоса между явью и забытьем, на память Казаринову пришла последняя встреча с Галиной. Он ее спросил:
— Ты его чувствуешь?
Она ответила:
— Все ощутимее и ощутимее…
— Главному врачу об этом сказала?
— Нет. Скажу, когда уже нельзя
— Почему ты не бережешь себя и его? Ведь если с тобой что случится — я не переживу этого.
— Я тоже… Если с тобой что случится. А пока мы в одной армии, пока мы рядом и видим друг друга, ни со мной, ни с тобой ничего не случится. Я знаю одну спасительную молитву. Ты в это веришь?
— Во что?
— В мою молитву, в любовь мою?..
— Я верю в тебя и в нашу любовь. Но предупреждаю; если ты завтра же не скажешь начальнику госпиталя, что у тебя под сердцем ребенок и что по законам природы и медицины ты должна подумать о своем здоровье и готовиться к материнству, я сам пойду к главному врачу и расскажу обо всем!
— Я боюсь за тебя.
— А я боюсь за тебя…
Зыбистая пелена забытья заволакивала лицо Галины, заглушала ее мягкий, грудной голос… Люди, лица, бои, сменяясь, громоздились в непрерывную цепь самых неожиданных сновидений.
ГЛАВА XXIII
Весь день пятого октября и всю следующую ночь через боевые порядки дивизии Веригина, на всем ее почти двадцатикилометровом протяжении, на восток отходили полуразбитые, истрепанные в неравных боях части регулярной армии. Первое время, когда поток беженцев и отступающих разрозненных подразделений и одиночных бойцов был небольшим, дежурные посты, выставленные на дорогах и в проходах минных полей, еще кое-как справлялись с задачей и выборочно проверяли лиц, идущих в тыл, но поток идущих на восток все увеличивался.
Контрольные посты были уже физически не в силах продолжать проверку документов. Некоторые отступали от самой границы. На таких было тяжело смотреть. Оборванные, заросшие, изнуренные голодом и страданиями, которые им пришлось пережить за три с половиной месяца войны, выйдя с оружием к своим, они порой не могли сдержать рыданий. Просили зачислить их в состав дивизии, жадно набрасывались на пищу, которая перепадала им от ополченцев, и очень расстраивались, когда им объявляли, что дивизия полностью укомплектована по штатам военного времени и что по приказу командования Резервного фронта отступающие подразделения, а также бойцы-одиночки должны двигаться на Можайский рубеж обороны, где сосредоточиваются вышедшие из окружения части и отдельные группы.
Просматривая письменные донесения с контрольных постов, Веригин приходил в смятение. Через боевые порядки его дивизии отходили кадровые солдаты и командиры трех регулярных, некогда грозных боеспособных армий: 19, 30 и 20-й.
«Когда же это кончится?! Когда?!» — сам себе задавал один и тот же вопрос Веригин, склонившись над картой. Сказывались две последние ночи, проведенные почти без сна. Боль в затылке, которой никогда раньше Веригин не испытывал, давила холодной свинцовой тяжестью. И эта тишина, повисшая на всем протяжении полосы обороны… Что она предвещает? «Неужели в таком кромешном аду о нас совсем забыли? И это после того, когда уже три дня назад несколько немецких пехотных, танковых и моторизованных дивизий двинулись из Холма, более ста танков смяли соседа справа и овладели большим плацдармом на левом берегу Днепра».