В огне повенчанные. Рассказы
Шрифт:
Генерал достал из портсигара папиросу, неторопливо размял ее дрожащими пальцами и долго смотрел на обер-лейтенанта.
— Какой вы представляете себе свою дальнейшую участь?
— Я ее представляю такой, какой она если не сегодня, то завтра будет у вас, господин генерал, и у вас, господа офицеры, — Обер-лейтенант обвел взглядом сидящих в отсеке командиров и остановил его на Богрове. — А ты, солдат, вместе со своим напарником, руками которого можно гнуть подковы, лишил меня рыцарского креста, обещанного мне за спасение моста. Я постараюсь запомнить твое лицо,
Богров кашлянул в кулак и вытянулся по стойке «смирно»:
— Товарищ генерал, разрешите ответить пленному? На его родном языке… Я вас не подведу.
Взгляды всех, кто находился в отсеке, метнулись к двери, у которой стоял Богров.
— Давайте. — Генерал кивнул головой.
Глядя на обер-лейтенанта, повернувшегося в его сторону, Богров на немецком языке отчеканил:
— Господин обер-лейтенант, когда вы говорили о боевых задачах своего корпуса и упомянули Москву, для которой уже заготовили четыре транспортные машины с дорожными указателями, я, грешным делом, вспомнил старую русскую пословицу… — Переходя с немецкой речи на русскую, Богров обратился к Веригину: — Разрешите, товарищ генерал?
Генерал удивился, услышав немецкую речь из уст бойца-ополченца, кивнул в сторону переводчика:
— Переведите!
Белецкий перевел слова Богрова на русский язык.
— Разрешите, товарищ генерал, я переведу этому фрицу на его язык старинную русскую пословицу? — попросил Богров.
Генерал одобрительно кивнул головой.
Немецкая фраза, с расстановкой произнесенная Богровым, словно обожгла пленного. Он стоял, пожимая плечами, и сконфуженно смотрел то на Богрова, то на генерала.
— Что такое вы ему сказали — его всего аж передернуло?
— Я перевел ему на немецкий язык нашу старую пословицу про курочку, которая еще не снесла яичко, а хозяин этой курочки уже ставит на огонь сковородку, чтобы пожарить яичницу. Хотя по-ихнему получилось и не в рифму, зато по существу — то же самое.
Веригин рассмеялся.
— Господин генерал, — несколько оправившись от конфуза, произнес обер-лейтенант. — По ассоциации с русской пословицей, которую только что перевел мне на немецкий язык этот солдат, мой ответ будет адресован вам, господа офицеры. — Обер-лейтенант окинул взглядом сидящих.
— Только короче! — обрезал пленного Веригин.
— Услышав вашу русскую пословицу, я вспомнил русскую национальную игрушку. Ее называют «матрешка».
— При чем здесь матрешка? — с заметным раздражением спросил Веригин.
— Попытайтесь представить меня, пленного офицера, самой последней, самой маленькой матрешкой в утробе предпоследней матрешки. А эта предпоследняя матрешка, то есть вы и вся ваша дивизия, находится в утробе третьей, более крупной матрешки… И тоже условно назовем ее своим именем… — Обер-лейтенант замолк, в уме подбирая слова. Было видно, что он пытался точнее охарактеризовать то положение, в котором находилась дивизия русских.
— Каким же именем вы хотите назвать более крупную матрешку, в утробе которой очутилась наша дивизия? — спросил генерал.
— Непобедимая армия фюрера! —
— Ну, кажется, все. Наговорились, как меду напились. Это вы можете ему не переводить. — Веригин посмотрел на лейтенанта Белецкого. — Этот маньяк и фанатик и на дыбе умрет нацистом. Не будем об него пачкать руки. — Генерал встретился взглядом с Богровым. — Николай Егорович, завяжите ему глаза. Да потуже.
Богров поднял с пола скрученную в комок обмотку, подошел к обер-лейтенанту, но тот отшатнулся от него и брезгливо поморщился.
— Господин генерал, моей судьбой вы можете распорядиться как вам угодно. Прошу об одном: не завязывайте мне глаза этой грязной мерзостью. Неужели у вас не найдется куска чистой ткани?
Веригин переглянулся с командирами, по лицам которых пробежала сдержанная улыбка.
— Прошу об этом как офицер и как барон по происхождению.
Некоторое время Веригин колебался, но, встретившись взглядом с улыбкой, искривившей лицо Богрова, сразу же пришел к окончательному ответу.
— Передайте ему, лейтенант, что просьбу фашистского барона выполнить не можем. В интендантском ассортименте Красной Армии не предусмотрены специальные стерильные полотнища для завязывания глаз пленным фашистам.
Пока Белецкий переводил пленному ответ генерала, Богров принялся ловко и проворно накручивать на глаза пленного двухметровую солдатскую обмотку. Накручивая, он приговаривал на чистейшем немецком языке:
— Ничего, барон… Останешься жив — сохрани на память эту солдатскую обмотку. Положишь ее в ларец вместе с фамильными ценностями… Пусть потомки твои знают, что это не просто обмотка, а обмотка с ноги убитого тобой русского пролетария из города Москвы…
— Что он там бормочет по-немецки, лейтенант? — спросил Веригин у переводчика, заметив на его лице улыбку.
Лейтенант дословно перевел генералу слова Богрова.
— Спасибо, сержант, — поблагодарил генерал Богрова. И, глядя на подполковника Лютова, распорядился: — Запишите эти слова в протокол допроса. Когда-нибудь историки оценят их…
Во время допроса пленного ординарец Лёка дважды открывал дверь отсека КП и смотрел на генерала такими глазами, что Веригин не выдерживал его взгляда и рукой давал знать, чтобы тот закрыл дверь. И вот теперь, снова увидев ординарца, открывшего дверь, он как-то виновато улыбнулся и бросил через стол:
— Ты чего, Лёка? Ты так на меня не смотри.
— Дык чего же вы… этта… — мялся в дверях ординарец.
— Чего «этта»?
— Дык третий раз разогреваю… Вчера без ужина лягли и сёня…
— Иду, Лёка, иду… — Встав, Веригин потянулся.
Проходя через «приемную» в каморку адъютанта и ординарца, где его ждал завтрак, Веригин заметил, что почти все вызванные командиры полков и начальники служб были в сборе. Кто сидел на чурбаке и курил, кто стоял, хотя чурбаков хватало для всех. «Знают, что мы в котле… Не глядят друг другу в глаза… — подумал Веригин. — Ну что ж, будем прорываться!.. Выход из окружения — это тоже бой, да еще какой бой… Главное — не допустить паники».