В океане "Тигрис"
Шрифт:
Единственный несчастный на борту — Норрис. Жалко его. Отснято мало, камеры нет, а если рандеву с посланцем «Галф-компани» вообще отменится? Не найдут нас в море, и все!
РАНДЕВУ
Около двух часов дня на горизонте показался буксир. Выслали ему навстречу «Зодиак» и в два рейса переправили на борт новую камеру и запасные части к ней. Норрис только что на них не молился.
Представитель компании Лейв Торвелл нанес нам визит. Держа в руке бокал с вином, он объявил торжественно, что у них на судне припасена бутылка шампанского (я чуть не сказал «спасибо»,
ВПЕРЕД!!
В помощь большому парусу поставлен маленький. Ход прибавился, управлять легко и, главное, курс верный.
У нашей «петли» вырастает, наконец, хвостик.
И пусть многое нас на лодке заботит, пусть веревки трутся о деревяшки, на корме иногда появляется вода — мы радуемся.
В Индию, в Пакистан ли — только бы двигаться, а не топтаться на месте.
Ветер дует ровно, волн совсем нет, «Тигрис» послушен малейшему движению рулей, за ним кипит приличный бурун — чем не жизнь?!
— Да, — откликается Тур, — не то что сидеть в кабинете и сражаться с тремя телефонами.
— Жаль только, что чисто мужская компания, — подает голос с мачты Норман.
И разговор переходит на извечную проблему экспедиций…
Отправил с буксиром Ксюше весточку: «Все в порядке».
ГЕРМАН ПРИНИМАЕТ КРЕЩЕНИЕ
Ночью был аврал. В какой-то степени по моей вине. Наша с Германом вахта начиналась в два. Собираясь, я слегка замешкался (где перед у брюк?), напарник заступил в одиночку и почти сразу призывно закричал. Упустил момент, шляпа! На компасе вместо ста двадцати — девяносто. Скорей выруливать. Бросился ко второму рулю, но поздно, оба паруса неистово полоскали и хлопали, лодку продолжало заваливать влево. Норман высунулся из хижины и заорал «Все наверх!» самым противным голосом, на какой был способен.
В свете луны на палубе замелькали обнаженные тела.
Трудно сейчас сказать, кто где был и за что тянул, но вскоре курс выправился. А бешеный галоп продолжался: паруса гнутся вперед, выпученные, как беременные животы. Высоченные волны догоняли нас, подкатывались под днище и убегали вперед, вырывая румпель из рук. Править при такой скачке нелегко, но приятно: играешь в честную игру и стараешься победить.
Стоял до половины третьего, а рядом маялся и переживал бедный Герман, он думал, что лишен доверия, и не осмеливался предложить помочь. Успокаивал его, как мог: на «Ра» похожие ситуации бывали нередко, катастрофы не случилось, и вообще не он, а я виноват. Герман возражал, казнился и вопрошал с надеждой: «Я ведь перестану когда-нибудь быть новичком?..»
СТАБИЛЬНОСТЬ
Хвост «петли» удлиняется. Идем курсом 120–130° в направлении, примерно отвечающем нашим планам.
О том, что режим стабилизовался и настроение экипажа вошло в норму, можно судить по специфическим признакам.
Если Эйч-Пи удит, Герман спит, а Тур рассуждает насчет долины Инда, значит, душевное состояние их безоблачно. Воркотня Карло тоже, как ни парадоксально, свидетельствует
Норман, как только чрезвычайные происшествия перестают его отвлекать, возвращается к своему любимому коньку — рассуждениям по поводу гамбургского паруса, который так и едет с нами бесполезным грузом.
Сегодня, поймав за пуговицу Тура, он в который раз принялся тревожить тень саутгемптонского эксперимента, взывать к авторитету какого-то Энди, проводившего опыт.
На спальном мешке были разложены листки машинописи, схемы, снимки, раньше не попадавшиеся мне на глаза. «Дай взглянуть!» Взглянул, осмыслил — мама моя!
КОНЕЦ «САУТГЕМПТОНА»
Энди и его собратья — молодцы. Бравые парни. Потрудились на славу.
Построили и пустили в бассейн модель камышовой лодки, испытали ее с различной парусностью и выдали соответствующие рекомендации, скрепив их подписями и обосновав документами.
Эти рекомендации стали для наших навигаторов Библией или, если хотите, Кораном: клясться — сколько угодно, толковать допускается, сомневаться — ни-ни.
Резали и сшивали парусину, мудрили с центром тяжести, созывали на совет знатоков — почему «Тигрис» не лавирует, почему он не яхта? И потрясали бумагами: глядите, как все в них, ясно и гладко.
А там, в бумагах, содержалось крохотное незаметное «но»: изящный лабораторный двухметровый «Тигрис» был не камышовым, а пластмассовым!
Сравните поверхность, к примеру, телефонной трубки и соломенного жгута!
Рецепты, найденные в условиях идеальной обтекаемости, выписывались для шероховатого, не подлежащего шлифовке корпуса, опутанного к тому же по спирали толстой веревкой. О какой ламинарности могла идти речь, о каком принципе самолетного крыла? При любом парусе, при любом положении рулей и килей острые курсы для нашего стога недостижимы, да и скорость выше шести узлов тоже, ибо его гасят турбулетные завихрения!
Тратили время и деньги, возмущались, что теория расходится с практикой, винили все на свете, а разгадка — вон она, на глянцевых фотолистах.
Тур пожимал плечами: «Очень странно. Солидный научный центр, и такой пассаж». Норман медленно краснел.
Вероятно, я здорово подпортил кое-кому путешествие. Может, надо было обставить этот разговор как-то деликатней, но я не успел сманеврировать. Слишком велика была неожиданность. Авторитеты лопнули. Кончился злосчастный «Саутгемптон».
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ
19 января 1978 года. Завтра — семидесятый день с момента спуска лодки на воду. Около пятидесяти ушло на стоянки, ремонт и прочее, три недели — в общей сложности — идем по маршруту.
Ветер то стихает, то усиливается, движемся толчками, но — по прямой.
Из мелких событий: поймана корифена, поджарена в фольге и подана на стол под японским (Тору-сан — дежурный кок!) соусом «Тысяча островов». Подштопана нижняя кромка грота — перетерлась-таки о форштаг. Заново сделаны петли для боковых килей по правому борту, поскольку старые испортились.
Событие покрупнее: говорил с Москвой, давал интервью Вадиму Белозорову — и предложил организовать радиоконтакт «Тигриса» с орбитальной станцией «Салют-6». Это было бы прекрасно — беседа «прошлого» Земли с «будущим». Во мне зашевелился телевизионный журналист…