В оковах страсти
Шрифт:
— Нафтали может тебя вылечить.
— Исчезните. Оставьте меня.
Он отвернулся к стене. Я скрестила на груди руки.
— Ты вряд ли сможешь выгнать меня отсюда. Я не подумаю отказываться от своего конюха.
Он обернулся ко мне, глаза его гневно сверкали — или то был жар?
— Вам придется отказаться от значительно большего, если останетесь! Уезжайте домой, графиня.
Я мужественно подавила обиду.
— Ты умрешь. Сегодня ночью.
— Тогда дайте мне умереть. Verd uti — убирайтесь, дайте мне умереть с мечом в руке, как подобает храброму воину, просто дайте…
Он изможденно закрыл глаза. От бессилия я кусала ногти. Он
— Тогда позволь мне прочитать молитву по тебе.
— Делайте что хотите, но только оставьте меня в покое, — сказал он, не открывая глаз. Я осторожно приблизилась. Может, он назовет наконец свое имя?
— А… а за чью душу воздавать мне молитву Богу?
— Всевышний тебе укажет… — Сделав усилие, он толчком, опершись на локти, приподнялся, и наши головы чуть не соприкоснулись. — И вы считаете себя несказанно хитрой, не так ли?
Я крепко обхватила руками колени и сжалась.
— Я слишком устала, чтобы спорить с тобой, Ганс.
Я слышала, как дыхание его вновь становилось неровным, и по скрипу соломы понимала, что он старается сохранить равновесие, чтобы не упасть. Он все еще смотрел на меня, но я не осмелилась встретиться с ним взглядом…
— Я сдаюсь, побежденный, Элеонора фон Зассенберг — вдруг сказал он. — Вы победили. Вы должны узнать мое имя и имена тех, кто будет меня оплакивать. Вы должны узнать мое имя, так как будете молиться о спасении моей души своим богам.
Пораженная, я взглянула прямо в его голубые глаза, в которых отражался свет свечи.
— Слушайте же меня, Элеонора фон Зассенберг. Слушайте и сохраните это в своей памяти, когда я умру. Имя мое Эрик. Я последний представитель рода Юнгдингов, которые правят шведами с сотворения мира и которых называют сыновьями богов, так как их прародителем был Юнви-Фрейер, бог солнца, дождя и богатства людей. Мой отец — король Эдмунд Гамле, а его отец — Олаф Скетконунг, сын Эрика фон Зегерзеля Победоносного и Зигриды Шторрада. — Он саркастически рассмеялся. — Моя родословная, возможно, немного длиннее родословной вашего отца. Ну, ваше любопытство удовлетворено?
В шоке от услышанного я уставилась на него и съежилась еще больше. Матерь Божия, помилуй меня…
Ганс, или Эрик, как его звали по-настоящему, тяжело дыша, опять опустился на солому.
— Все вы, графиня, — с трудом продолжал он говорить, — украли мою честь и достоинство, отобрали все, что было мне дорого… Думали лишь о том, как лишить меня жизни. Как унизить. Но я мужественно пал в бою и предстану перед богами с мечом в руке, как подобает воину. Это единственное, чего вы не сможете у меня отнять. — Он повернул голову. — Достаточно вам этого?
Я лишь молча кивнула, смущенная и растерянная от услышанного. Но тут его рука коснулась моей руки.
— А правда ли, что вы похороните меня и будете читать над могилой молитву, Элеонора?
Я опять кивнула, хотя невидимой рукой кто-то уже сжимал мне глотку и крик, который хотел вырваться, задохнулся.
Глаза его закрылись, и он перестал шевелиться. Дрожа, я прижала руки к коленям, будто это могло хоть как-нибудь помочь; мой раб — королевского рода! Господи, почему ты так меня наказываешь…
Все сразу приобрело смысл. Все. Его гордость, непреклонность под пытками, его нежность к Эмилии, его знание лошадей и боевого искусства — сколь унизительным было его положение! Мне внезапно стало плохо. Мой отец сделал рабом сына короля и выжег на нем, как на скотине, клеймо. Все мои предположения о том, что по отношению к этому человеку мы совершаем
Теперь я знала, почему Эрик так стоически молчал о своем происхождении: мой отец никогда не должен был узнать, потомок какого рода попал ему в руки! Лучшей и более простой возможности потребовать выкуп — королевский выкуп — и придумать было нельзя. Эрик был не первым заложником, оказавшимся за стенами нашего замка.
Я судорожно вцепилась пальцами в мокрое полотенце. Лишь теперь я начала постигать глубину проблемы, которую в своем высокомерии сама создала себе. Что я должна была сделать? Я, заставлявшая его быть рабом, виновная в его несчастиях, — разве не было моей христианской обязанностью бороться за его жизнь? С тихим стоном я раскачивалась из стороны в сторону, стараясь избавиться от мыслей, которые не отпускали меня, мучая и терзая душу…
Ночью температура у Эрика была такой высокой, что я испугалась: он не перенесет ее. Вместе с батрачкой я заворачивала Эрика в холоднее сырые полотенца, так же, как мы всегда проделывали это с Эмилией. Голова его сильно покраснела, на лице появилась сильная отечность, и пот катился с него градом, хотя я все время обмывала тело холодной водой. Среди хозяйских запасов мне удалось найти лишь несколько заплесневелых маргариток и малое количество листьев арники, которые я наложила на рану, слегка полив их вином. Может быть, это было даже ошибочно, так как рана уже посерела и от нее исходил едкий запах. Края раны распухли и отливали желтым цветом. То, что я вытирала, прилипало к моим пальцам. Я даже сочла нужным положить крест, который всегда носила с собой и который был когда-то его божеством, на рану, и начала молиться. Лекарь Нафтали, который мог бы помочь своими травами, настоями и растворами, был далеко, оставалось использовать лишь то, что находилось под рукой. Уж не Всевышний ли заботился о жизни язычника?
Когда его начала трясти лихорадка, мы завернули его во все покрывала, какие только смогли найти. Батрачка принесла горячие камни, которыми мы обложили тело раненого. Неведомая сила бросала его на соломе из стороны в сторону и он так страшно дрожал, что я под одеялом растирала его руки, а батрачка в это время массировала ноги. Потом дрожь пошла на убыль, приступ закончился. Я отпустила батрачку
Он не двигался. Я опять коснулась его рук, облепленных соломой. Притронулась к змее, влажным волосам, комкам грязи, но пальцы мои не ощутили никакого движения. Тяжелая голова лежала на моей руке. Мурашки пробежали у меня по спине. Я осторожно передвинула его на солому и отползла в сторону. Рубашка моя пропиталась потом и кровью и, неприятно холодя, прилипла к моей груди. Может быть, жизнь уже покинула его, оставив меня со страшным осознанием этого? И что это за смерть для сына короля, здесь, в этой затхлой гостинице с жалкой репутацией, без Божьего благословения, да еще в обществе женщины, которая была виновна во всех его бедах… Я измученно вздохнула и беспокойно заскользила взглядом по помещению, по всей грязи и клопам, которые косяками передвигались по настланному полу. Мой меч выпирал из-под плаща.