В оковах страсти

Тродлер Дагмар

При теплом свете масляной лампы я видела его растерянное лицо. Он осторожно дотронулся до моей руки, державшейся за решетку потрогал пальцы, будто боясь, что я всего-навсего призрак и могу вот-вот исчезнуть. В отчаянии я пыталась дотронуться до него, схватила его за руку и вновь начала трясти решетку, не в силах понять, почему он не открывает, я не могла ни секунды более переносить это…

— Ключ у мастера, я сейчас схожу за пим, госпожа, — взволнованно пробормотал он, — потерпите еще немного, я… быстро…

— Он должен прийти сам, Герман, у меня Ганс, ему нужна помощь, пожалуйста, скажи ему это! О Господи, выведи меня отсюда, я больше не могу…

Я вцепилась в прутья решетки, будто они были моим последним спасением.

Герман помчался за угол. Шаги его стихли,

и опять нас окружила темнота. Темнота! Он забрал с собой лампу… Не двигаясь, я повисла на решетке; пальцы мои ломило от напряжения. Холодный воздух обдал мое лицо — это подуло сверху: наверно, Герман отворил главные ворота замка и снова закрыл их. Сверху, где были свет и тепло, где была жизнь, люди ждали меня… У меня вырвалось глухое рыдание. Темнота была больше непереносима. Затхлый воздух подземелья схватил меня истлевшими пальцами, не давая дышать, а сырые стены, которые я могла лишь вообразить себе, надвигались на меня, обступая со всех сторон, жадно заключая меня в плен.

— Высвободите меня отсюда!

В темнице наступила гробовая тишина; глубокая могила, поглотившая меня заживо, черное ничто, безжизненное, безразличное.

— Выпустите меня отсюда, пожалуйста…

Рыдая, я прислонила голову к решетке и закрыла глаза. Чернота, чернота, непроглядная чернота, и так тихо…

И тут я почувствовала его рядом. Эрик молча разогнул мои скрюченные пальцы и оторвал их от прутьев решетки.

— Пошли, — произнес он. — Подождем вместе.

Он потянул меня вниз, на ступень, где сидел он сам.

— Оставь меня, — я яростно сопротивлялась, — оставь меня, я хочу прочь отсюда! Почему они не приходят за нами, черт побери?..

Когда я хотела его ударить — его и все привидения темноты, которые с гиканьем обступали меня со всех сторон, издеваясь, — он поймал мои руки с удивительной силой и заставил сесть на ступень ниже, между его колен. В полном отчаянии, рыдая, я попыталась высвободиться, но его руки держали меня железной хваткой.

— Отпусти меня… иначе я сойду здесь с ума, я хочу прочь… прочь… прочь отсюда… Почему они не приходят?.. Помогите же мне… Хоть кто-нибудь…

— Ччч… Сиди спокойно. Hljodr [47] — доносился до меня его шепчущий голос. — Твой крик ничего не изменит. Ничего. Никогда крик не сможет изменить что-нибудь, этому я уже научился здесь. И я знаю привидения, которые ты видишь, я знаю их всех, kaerra. — Оп попытался отпустить мою правую руку. — Привидения, появляющиеся из темноты, как волчья стая…

Я прислушалась, не дыша, его голос становился все тише и необычно дрожал.

— Привидения, которые, смеясь, пляшут вокруг и загоняют вас в ловушки. Они окатывают вас водой и отбирают горбушку хлеба, из-за которой ты потом в кровь разбиваешь о стену голову; привидения, которые заставляют тебя кричать от одиночества, чтобы хоть кто-то мог услышать, и ты начинаешь кричать до тех пор, пока не лишаешься голоса… И вот тогда, когда ты уже не выдерживаешь, не можешь, когда думаешь, что конец уже близок, они обдают тебя ледяной водой и тащат туда, где тебя ожидает огонь и всякая утварь, и с каждым днем ты становишься спокойнее: страдание учит тебя летать, и постепенно забываешь, кто ты и откуда… И начинаешь любить полет, чувство, когда перестаешь чувствовать собственное тело, ждешь свои оковы и пыточные устройства, как невеста ждет жениха в брачную ночь, дрожа от страха и одновременно полная любопытства. Ты будешь приветствовать их, как старых знакомых, — плетки, ножи, блестящие зажимы и деревянную скамью. Ты становишься одержимым, ты стремишься увидеть все это, но как с каждым днем ослабевает их власть над тобой… И всякий раз, едва ты очнешься от обморока, крылья твои ломаются, ты падаешь на твердую почву, долину боли, они вновь тут как тут, призраки темноты, охотятся за тобой…

47

Тихий (др. сканд.).

Голос его прервался.

Я точно окаменела. Ни одной мысли в голове. Только спустя какое-то время я

осознала, что все ощущения, о которых он говорил, были его ощущениями в этой темнице, совсем как в той тюремной камере, мрачной, сырой, кишащей крысами, с невыносимым, жутким запахом. Воспоминания об этом настолько захватили его, что он едва понимал, кому он все это говорил. Он сидел, прижавшись ко мне, лихорадочно дрожа, и в отчаянии рвал на себе волосы, чтобы вырвать эти переживания из своей памяти. О Всемогущий Боже, чем был мой страх в сравнении с его страшными мучениями… Я коснулась его руки, лежавшей на моем плече, чтобы вернуть его из подземельных снов. А он схватил меня сзади и лицом прижался к моим свалявшимся волосам.

— Eindaemin eru verst. [48] Когда ты не одинок, все можно вынести, все пережить, поверь мне. Все.

Мы тихо сидели на лестнице, прижавшись друг к другу, скрестив руки, я ощущала его дыхание, его горячее тело за моей спиной, чувствовала биение его сердца так, будто оно было моим… Непроглядная тьма сделала нас единым целым. Холод и страх, непреодолимые до сих пор, рассеялись. Я придвинулась к нему поближе, осторожно, чтобы он этого не заметил. Я сосредоточила свое внимание на его дыхании и закрыла глаза.

48

Однако это хуже всего (др. сканд.).

Приближались торопливые шаги. Скрежета отпираемой двери мы не услышали. Я открыла глаза и вновь увидела пляшущее пламя масляной лампы. Сразу же за факелом разглядела озабоченное лицо мастера Нафтали. Эрик убрал руки, и я вскочила. Лекарь уже гремел ключом в замочной скважине, чтобы как можно скорее отжать ее. Замок щелкнул, и уже через мгновение, взвыв от облегчения, я бросилась на шею к маленькому лекарю.

— Элеонора, дитя мое, я так рад, что с тобой ничего не случилось!

Он с искренним чувством прижал меня к себе. За его спиной, как призрак из темноты, возникла еще одна фигура. То был Тассиа, немой слуга Нафтали. Он принес деревянные носилки.

— О, пожалуйста, побыстрее…

Вдвоем слуги дотащили Эрика до носилок. Лицо его в полутьме было пугающе бледным.

— Нам столько пришлось пережить, многое преодолеть…

— Слава Богу, что вы живы, все остальное неважно. Поспешим отсюда, чтобы нас никто не заметил. Ваш отец был вне себя от гнева, когда узнал, что этот человек, возможно, еще жив. Он при свидетелях поклялся на этот раз колесовать его как простого вора…

Произнеся это, лекарь достал из своей кофты еще один ключ и открыл дверь своей тайной лаборатории. Я затаила дыхание. Сколько раз стояла я под этой дверью, приходя сюда за лекарствами для Эмилии, вдыхала аромат масел, целебных трав и едкие запахи жидкостей, слышала, как хлопочут его слуги, но никогда не могла ничего увидеть.

— Здесь нас никто не найдет, ключ только у меня. Входите.

Когда в дверь вносили носилки, в нос мне ударил резкий запах лекарств и пряностей. Как в рассказах мастера Нафтали о Востоке. На большом столе беспорядочно громоздились приборы, прозрачные колбы отливали красным и голубым цветом жидкости. Я знала, что материал, из которого изготавливались колбы, назывался стеклом, он был очень дорогим и попадал к нам в замок непростым путем. Небольшой огонь горел, подогревая емкость, напоминающую чашу, за которой Тассиа, казалось, не придававший никакого значения осаде, вел наблюдения; рядом на бархатном платке лежали аккуратно разложенные разноцветные камни, золотая и медная крошка. Высокая полка на стене была заставлена пузырьками, глиняными амфорами, керамическими тигелями, мешочками с травами и восточными лекарственными средствами, свитками пергамента. От дурманящего аромата у меня закружилась голова. Я прислонилась к стене. Рядом с полкой в открытом ларце стопками были сложены книги и фолианты, впечатляющий арсенал знаний. В углу находилась кафедра, на которой лежал раскрытый фолиант. В самом конце помещения я увидела камин. Дымоход должен был быть каким-то образом соединен с кухней… какой громадный костер можно было бы здесь разжечь!